Восхождение к власти: день гнева - Соломон Корвейн

сокрытые за тьмой. Дверь отпирается и двое входят в подъезд.

- А тут темно, – но тут же загорается свет ламп и Маритон переходит на иную фразу. – Как же всё серо.

Гален ничего не сказал. Он лишь поднялся на первый этаж и встал напротив деревянной резной двери, сделанной из тёмного дуба с номерным знаком «2». Три громких и сильных удара в дверь и откуда-то из-за стены тут же послышались звуки топота и ощущения приближения кого-то с той стороны. Мгновение и с другой стороны доносится вопрос:

- Кто смеет прервать мой покой?

- Ранний свет свободного алого рассвета и либерального равенства, товарищ мой.

- Добро пожаловать в коммуну.

Дверь распахивается, и Гален спешит скрыться за родными стенами. Маритон идёт за ним, но тут же останавливается – мужская ладонь упирается в грудь и глухой тяжёлый бас полился из-под алого капюшона:

- Ты кто? – широкий мужчина разворачивается к юноше и все складки и ткани на красном балахоне характерно зашуршали и бас наполнился недовольством. – Гален, ты кого привёл в нашу коммуну? Ты ополоумел?

- Нет, подожди, - оправдательной интонацией с жестикуляцией заговорил паренёк. – Это новенький. Я его привёл, потому что он решился стать членом культа. Он новый адепт.

- Да, – вмешался Маритон. – Когда парень сказал, чем вы тут занимаетесь, я понял, что к вам мне и нужно. Я разделяю ваши либеральные убеждения. И коммунистические тоже.

Капюшон не дают мужчине собрать о культисте всю информацию касательно эмоций, но ощутимо, что он волнуется и стоит на пути выбора – впустить нового адепта или нет. Рейх пришёл на эту землю, установив тотальный контроль над каждым аспектом жизни, а посему каждый новичок может оказаться засланцем имперских структур.

- Я тебе не верю, – грубо молвит охранник дверей. – Докажи, что ты либеральный коммунист, иначе…

«А иначе что?» - стоя в дверях спросил себя Маритон и осознал, что просто так его теперь не отпустят, скорее, вынесут в мусорных мешках по частям, как и подобает, отпускать тех, кто узнал то, что не должен знать.

- И что я должен делать? Как я докажу свою коммунистичность и либеральность?

- Ответь на три вопроса мне и можешь пройти.

- Хорошо.

- Вот скажи мне, незнакомец, что важнее для нашего сообщества, коммунизм или либерализм?

- Ничего не важно, – сразу же отвечает Маритон. – Эти идеи, истины, обе важны для понимания построения мира.

- Неплохо, а как ты считаешь, почему не должно быть индивидуальных жён и мужей? Почему эти категории имеют… особый статус, что ли.

Вопрос заставил Маритона перетереть толику лёгкой озлобленности, вызванной тем, что стремятся узнать, но эмоции негодования и злобы пересилены холодным разумом:

- Никто не может быть индивидуализирован в коммунистическом обществе, так как женщины и мужчины имеют своё либерально право на совокупление с кем угодно, так как в коммуне провозглашается свобода и равенство. А равенство здесь выражено в чём? Все должны быть равны в удовлетворении сексуального инстинкта.

- Сгодиться, ну и ответь нам, а зачем ты рвешься в коммуну? Что тебя сюда привело?

- Я? – переспросил Маритон, растягивая время. – Потому что у вас есть воля. Есть потерянная свобода, которой больше нигде нет. И думаю, что ваш учитель мне поможет решить проблему.

- Хорошо, - нехотя и волнующе соглашается охранник. – Добро пожаловать в коммуну.

Маритон медленно шагает внутрь и слушается указаний Галена – поднимает и облачается в багровый стихарь с хорошим широким капюшоном. Надев красные одежды, он проходит из маленького, неосвещённого коридорчика дальше, углубляясь в недра простенькой квартирки. Его сапог отбивает стук по новому паркету, но это не заглушит странные звуки и вопли, доносящие впереди.

«Что это? Пение? Как в сектах древности?» - спрашивает себя мужчина и тут же находит ответ.

Комната для ритуалов коммунистов оказывается довольно широка и просторна, хотя такое слово слабо применительно к ней. Маритон быстренько окидывает залу взглядом и подсчитывает, что пространства тут достаточно, чтобы собрать добротную толпу. Свет ярких свечеообразных ламп бьёт прямо в глаз, ослепляя бурным сиянием, а стены занавешены алыми хоругвями с изображением профиля бородатого мужчины и красные знамёна, на которых красуется чёрная пятиконечная звезда, перевёрнутая с верха на голову. Помещение ничем не заставлено, но под ногами чувствуется мягкий матрац и разбросанные одеяла, а так же тут не протолкнуться из-за большого числа людей.

«Зараза, сколько же вас тут» - подумал Маритон, насчитав человек пятнадцать в комнатушке, так же разодетых в стихари и с капюшонами. Внезапно нос чует странные ароматы, токсичные и сладкие, будто кто-то разжёг наркотические благовония.

- Я смотрю, у нас новичок, – внезапно воскликнула мужским низким голосом высокая фигура в конце просторного помещения. – Так пусть она явит себя нам!

Маритон понял, что речь о нём, но всё же его пересиливает желание остаться незамеченным, однако тут же приходит понимание, что он зашёл уже далеко и это не исправит ситуацию.

- А как вы определили, что тут есть новенький? – спросил Маритон, сбрасывая капюшон. – Тут все так похожи.

- А я вас подсчитал и нашёл лишнего. И я не ошибся, ибо я Азариус и никогда не ошибаюсь, – отвечает ему мужчина, стоящий у импровизированной трибуны – стол с кафедрой, и гордо взирающий на толпу. Его лик так же открыт и под ярким освещением открываются его черты – седой волос, морщинистое лицо, широкая и пушистая борода, отращённая до груди и едва прикрывающая звезду, блистающую червлёным златом. – Иди ко мне, перемолвимся.

Маритон двинулся к мужчине, как на плаху с опущенной головой и обречённым взглядом и спустя пару секунд занял почтенное место рядом с ним.

- Скажи, сын мой, зачем ты пришёл сюда? – сходу вопрошает Азариус, но заглянув голубыми очами в душу, сам решается ответить. – А-а-а, не говори, я вижу. Тебя, твою душу терзает нестерпимая боль. И ты пришёл утолить боль в нашем товариществе, где каждый, ведомый идеями просвещённого коммунизма, готов дать тебе утешение.

Маритон удивлён, что так легко главе культа удалось вычислить его источник плохого, депрессивного настроения, но всё же парень ощущает, что его будут использовать только в нуждах секты.

- Да, – выдавил из себя новопришедший.

- Это видно, как уголь на белой бумаге. И по истине, взгляни, - рука, окутанная багровым стихарём, устремляется на культистов, которые начинают творить