Две жизни комэска Семенова - Данил Корецкий

Семенов молчал и остервенело вырывался.

— Проходим, граждане, проходим, — нервно озираясь, отрабатывали свою роль полицейские. — Это кино. Ничего особенного.

— Ни хрена себе кино! — закричал седой пенсионер с сумкой-мешком на колёсиках. — Вон, смотрите, он мне сумку проколол! Насквозь!

— Измена! — ревел Семенов. — Снова измена!

Ивлиев растерянно наблюдал за внезапной заварушкой. К такому повороту он не был готов и не знал, что делать в подобных случаях. К счастью, люди вокруг него это знали. Кто-то дал пенсионеру деньги, и он тут же исчез, к тротуару подлетел «Гелендваген», распахнулись дверцы и под увещевающее бормотание Молчуна о том, что никакой войны давно нет, Семенова запихнули в салон.

Машина, распугивая окружающий транспорт противным миганием маячков и пронзительной «крякалкой», уносилась по Второй Бородинской прочь от места происшествия. Молчун, двумя руками держа шашку, торопливо, но спокойно объяснял впавшему в оцепенение Семенову:

— У нас теперь форма такая, Мокич! Для парадов да для других торжественных случаев! И у меня в шкафу такой мундир есть, только я его лишь пару раз на награждения надевал!

Семенов глянул стальным холодным взглядом.

— Как? — спросил сдавленным голосом. — Как могли возродить погоны злейших врагов советской власти?!

— Так сто лет прошло… Уже и советской власти нет!

— Как?! Нет власти рабочих и крестьян, за которую мы кровь лили?!

— Власть такая есть, только называется по-другому…

— И как же она называется? — прищурился Семенов.

Молчун замешкался.

— Да как раньше, так и сейчас. Власть народа.

Всю остальную дорогу Семенов молчал. Когда машина замерла у коттеджа, он, не прощаясь, вышел первым. Машинально потянулся к рукоятке шашки и обнаружил, что ножны пусты. Зло отстегнул ножны, бросил на стриженый газон и, не оглядываясь, стремительным шагом вошел в коттедж.

Высыпавшие из «Гелендвагена» люди стояли перед отливающими синевой, надраенными просторными окнами, и прислушивались к происходящему внутри. Кто его знает, чего они ждали. Может быть, выстрела из маузера? Но внутри было тихо.

Нервно постукивая шашкой о резиновый коврик, Молчун доложил о происшествии Куратору. Тот выслушал и, ничего не сказав, отключился. Рука Молчуна вдруг соскользнула в пустоту. Только что он держал двумя пальцами рифленую рукоять, но она исчезла. Вместе со всей шашкой.

Молчун тяжело вылез из машины, жестом подозвал Ивлиева. Тот был заметно напряжён.

— Ты понял, в чем проблема?

— В чем?

— В том, что в Светлом Будущем он будет находить темные пятна, не соответствующие его представлениям!

К Молчуну подошёл растерянный Юрий Борисович:

— Командир, он ножны вот сюда бросил… Я с них глаз не сводил. И вдруг они исчезли! Раз — и нету!

Молчун глянул на газон под ногами. Коротко стриженная трава ещё сохраняла слегка изогнутый след.

— Да у него они — и шашка, что я держал, и ножны. Ты что, не знаешь про эти штучки?

— Знать-то знаю… Но вот когда сам глазами увидишь… Аж жуть берет!

— И в этом тоже проблема, — сказал Молчун Ивлиеву. — Мы будто разбираем мину, устройство которой неизвестно. Знаешь, чем это обычно заканчивается?

Ивлиев промолчал. Он не был специалистом по минам.

— Рубильник генератора надо переставить в изолированное и охраняемое помещение, — мрачно сказал Молчун. — Дежурить на нем и нести охрану будут мои люди. Ясно?

Ивлиев кивнул, хотя ясности у него было столько же, сколько знаний о минах.

* * *

— Ты один против скольких бился?

— Пятеро их было, или шестеро… но двоих я из маузера свалил, они не считаются. А рубился с четверыми…

— Как не считаются? Очень даже считаются! А как же ты один с четверыми?

— У них, видать, патроны кончились, лезут с шашками, а я Чалого закрутил, как пластинку в граммофоне, и отмахивался: то одного достал, то второго, третий сам напоролся… А последний удрать хотел, только я за ним не погнался: дозарядился да свалил его спокойненько…

— А с какой же дистанции?

— Шагов с пятидесяти.

— Молодец! Значит, хорошо стреляешь!

— Обычно. С третьего раза попал.

На столе водка, нехитрая закуска, в комнате полумрак, за столом Молчун и Семенов ведут беседу «за жизнь». Комэск боевыми разговорами отвлёкся от тягостных мыслей и хотя признавать золотые погоны так и не хотел, но заметно смягчился. Спиртное на него не действовало, вкуса водки он не чувствовал и удовольствия от выпивки не получал. Но состояние сотрапезника как бы передавалось ему по воздуху, и вёл он себя раскованно, как будто в былые времена хлебнул добрую порцию самогона.

— Вот что, Иван, хватит тебе в тысяча девятьсот девятнадцатом году жить — Молчун положил тяжелую руку на жесткое плечо комэска. — Сегодня про тебя в новостях всей стране расскажут, будешь знаменитостью, героем, примером для подражания молодёжи, да и всем остальным! Тебе надо с людьми встречаться, с новой жизнью знакомиться, она не простая, эта новая жизнь, и надо привыкать, понимать ее сложности. У нас с оружием ходить нельзя, но тебя от него избавить не получается… Подумай, что получится, если ты чуть что за шашку будешь хвататься?!

Семенов усмехнулся.

— Нельзя, говоришь, с оружием? А что это у тебя под пиджаком слева?

— Мне можно. Но я-то за него зря не хватаюсь! И тебе разрешение сделаем, но и ты должен свою революционную привычку бросить.

— Про привычки не будем! Покажи лучше, — он требовательно протянул руку.

Молчун извлёк из плечевой кобуры оружие, разрядил, положил на стол.

— Гля, какой маленький, как дамский браунинг! — Семенов с удивлением крутил в крупных ладонях черный «ГШ-18». — Сколько в обойме?

— Восемнадцать патронов.

— Да ты что?! А как бьет?

— На пятьдесят метров броневой лист насквозь!

— Н-да… Ну, хоть с этим делом вы наловчились, — комэск вернул пистолет, и Молчун тут же спрятал его на место.

— Только тебе надо забывать про шашку и пистолет! Их время прошло! Ты теперь памятник сам себе и своей эпохе!

Памятником Семенов стал после вечерней программы новостей. Ведущий скомканно озвучил «легенду» об очередном успехе учёных, которые вернули к жизни легендарного командира эскадрона, который подвергся удару молнии во время казни, все эти годы лежал под наблюдением врачей в состоянии, близком к летаргическому сну, и вот теперь очнулся. Подробности остались за кадром, а в кадре был показан триумфальный проход героя по Москве, что было убедительнее любых объяснений! Зрители, привыкшие к скандалам и небылицам телешоу, верили телевизору и своим глазам больше, чем логике и здравому смыслу. А кто не верил, тот своего мнения не высказывал, тем более, что оно не могло опровергнуть документальные кадры и свидетельства очевидцев — например, пенсионера, которому воскресший герой нечаянно проколол шашкой хозяйственную сумку.