Две жизни комэска Семенова - Данил Корецкий

«Семенов разберётся», «Герой навсегда», «Комэск, давай продолжим», «А ты записался в „Беспощадный?“», — слоганы и мемы заполнили интернет-пространство соцсети и электронные СМИ. Статьи о чудесном возвращении героя Гражданской не сходили со страниц бумажной прессы, на книжных развалах возле станций метро стали продавать портреты и плакаты с его изображением в самых разнообразных видах: на фоне мчащейся конницы, в антураже современного мегаполиса.

Оживился московский бомонд, старорежимно именующий себя «высшим обществом» или чаще прилепившимся в мусорные девяностые термином «тусовка». С экранов телевизоров понеслись новые песни про героического командира, артисты, всевозможные меценаты, постоянные герои светской хроники стремились познакомиться с исторической фигурой.

В сопровождении Молчуна Семенов несколько раз сходил в гости. Шикарные особняки, накрытые во дворах-парках столы с устрицами и шампанским, вышколенная прислуга в смокингах, — все это ему не понравилось.

— А почему это все по-буржуйски? — громогласно спрашивал он. — И еда буржуйская, и лакеи, а дома такие — хоть мой эскадрон размещай!

— Так сейчас все так живут, — удивленно оправдывались хозяева.

— Странно… Этот домина в два раза больше и богаче, чем был у моего барина. А я его вот этими ногами насмерть забил, когда революцию начали делать, — он выставлял ногу в сапоге, на котором играли красные блики от дорогих витражей и который явно контрастировал с лакированными штиблетами собравшихся. — Похоже, что вы куда-то не туда пошли!

Вначале тусовка по инерции хихикала, но металлические нотки в голосе Семенова доходили рано или поздно до всех. И пребывающие в прекрасном настроении гости и хозяева пугались: ноги у человека из прошлого двигались, как поршни паровоза, а шашка и маузер напоминали фильмы, в которых революционеры лихо разделывались с классовыми врагами.

Тусовочная мода на Семенова быстро заглохла, его перестали приглашать, да он и сам не был настроен посещать такие «гости». Молчун пытался объяснить, что и жизнь, и понятия изменились, но Семенов не понимал этого, да и не хотел понимать.

Зато от телепродюсеров не было отбоя: Григорию Степановичу названивали и присылали эсэмэски с приглашениями ежедневно. Наконец, он согласовал участие своего подопечного в передаче «Необычный гость» у знаменитого ведущего Михаила Адлера.

— В студии народу будет немного, человек двадцать, но тебя увидит вся страна, вот по таким, как здесь, телевизорам, — объяснил Молчун комэску. — Сиди спокойно, не волнуйся, говори от души…

— А чего там волноваться? — пожал плечами Семенов. — Небось, не страшнее, чем на пушки в атаку поднимать.

И вот студия, в полумраке зал с небольшой аудиторией, за освещенным столом на подиуме двое главных участников.

— Сегодня у нас в гостях легендарный комэск Семенов, сенсация последнего времени — как утверждают наши источники в научных кругах, возвращенный в материальный мир в результате небывалого научного эксперимента, — сказал Адлер и настороженно замер с микрофоном, протянутым в сторону комэска. Он явно его побаивался.

— Расскажите, Иван Мокич, почему ваш эскадрон назывался «Беспощадным»? Из-за жестокого, точнее, жесткого отношения к врагам?

Одна из камер уже нацелила на Семенова свой тёмный квадратный глаз, беря его крупным планом.

Эта передача собрала у экранов невиданное количество зрителей и побила все рейтинги самых знаменитых шоуменов. Казалось, вся страна, позабыв про любимые сериалы и вечерние хлопоты, напряженно всматривалась в экран, в человека с шашкой и маузером, который, отобрав у ведущего микрофон, говорил неспешным уверенным голосом:

— «Беспощадный» не только потому так назван был, что врагов советской власти бил без усталости и пощады, но и потому что мы сами к себе беспощадны были. Еще беспощадней, чем к врагам. А иначе как было переломить хребет старому миру? Даром, что всё прогнило, вросло ведь намертво, во всё, в каждый дом, в каждого человека. Мой комиссар, товарищ Буцанов, остался без руки. Воевал верхом, однорукий. Правил, зажав вожжи в зубах. Буцанову нужно поставить памятник, — отчеканил комэск, внимательно, точно пытался высмотреть за стеклом её объектива того, от кого зависит исход дела, глядя в приблизившуюся к нему камеру. — Памятник герою Буцанову в его родном городе, Ростове-на-Дону…

— Боюсь, что сейчас мы этого вопроса не решим, — вмешался ведущий. — Тут есть определенные сложности…

— Помню, пришли как-то мужички наши к барину, — перебил Семенов в мёртвой тишине студии. — До революции дело было, жара в тот год стояла несусветная, пожары. Не то что пшеница, вся трава посохла и выгорела, скотину нечем стало кормить… Говорят, займи, барин, зерна… а полные были под потолок овины барские… Что вы, говорит, я уже и на продажу сторговался. Это, говорит, сложно мне будет, сейчас назад отыгрывать, переделывать договор. Мужички ему: пусти, барин, хотя бы коров на пойменных лугах подкормить. Барин лоб поморщил, говорит: это ж они мне там всё засрут и вытопчут, а Софья Арнольдовна — жена его, значит — любит вдоль речки прогуливаться. Сложно это, говорит, сложно, ступайте себе, не в первый раз жара, давно приноровиться нужно было, — Семенов сверкнул взглядом в сторону Адлера… — Восемь душ детей схоронили тем летом. Сложно было всё, сложно было барину по-человечески поступить… Мы умирали и убивали, чтобы сделать мир проще. Чтобы в нём дети не умирали, пока барыня по бережку с бокалом шампанского прогуливается! Вот к тем начальникам и командирам, которые нас слушают, я и обращаюсь: поставьте памятник героическому комиссару Буцанову!

* * *

Слова Григория Степановича сбывались: успешная витализация начала приносить «яйцеголовым» весомые дивиденты. Ивлиева наградили орденом «За заслуги перед Отечеством» 4-й степени и без защиты, по результатам эксперимента, присвоили ученую степень доктора биологических наук. Члены его команды получили медали этого же ордена 2-й степени и кандидатские степени. Не обошлось без крупных денежных премий, да и оклады у всех были солидными. В строящемся элитном доме им были обещаны квартиры.

— А выгодно героев витализировать, — сказал опьяневший Дроздов, когда они отмечали награждения. — Если за каждого госнаграды, ученые степени, премии…

— Не раскатывай губы, — осадил его Молчун. — На поток этот процесс ставить никто не собирается.

— А почему? — удивился Мамыкин. — Если все получается…

— Да потому, что мертвые герои удобней — они приносят меньше проблем, чем живые!

— Не понял!

— Поймешь еще!

Ивлиев нечасто лично видел вытащенного из небытия Семенова: его захлестывал бурный и путаный поток сведений о внутреннем состоянии фигуранта проекта, о его поведении в новой жизни и о технических условиях поддержания его жизнедеятельности, хотя это слово не очень подходило к факту существования давно погибшего человека. Фактически, он знал о нем все — больше, чем каждодневно окружающие комэска люди, и даже больше, чем тот сам знал о себе.