Птичий город за облаками - Энтони Дорр

– Наннап, – говорит Констанция в пустоту. – Австралия.

Земля летит к ней, поворачивается южным полушарием, и Констанция опускается с неба на дорогу, обсаженную эвкалиптами. Вдалеке жарятся под солнцем бронзовые холмы, по обеим сторонам идут белые ограды. Поперек дороги натянуты три выцветших баннера:

Ржавые сооружения из гофрированной стали. Несколько домов без окон. Мертвые, почерневшие от солнца казуарины. Ближе к центру города Констанция видит муниципальный клуб с красными стенами и белой крышей, обсаженный капустными деревьями. Трава здесь на три оттенка зеленее, чем там, где она шла раньше. Из ящиков на окнах свешиваются бегонии. Все выглядит свежепокрашенным. Десять необычных величественных деревьев с ярко-оранжевыми цветами бросают тень на газон с круглым бассейном посередине.

На Констанцию вновь накатывает беспокойство. Что-то тут не совсем правильно. Где люди?

– Сивилла, перенеси меня на ферму под названием Схерия, это где-то близко.

У меня нет данных о землевладении либо животноводческом хозяйстве с таким названием в этой местности.

– Тогда на Беклайн-роуд.

Дорога на многие километры тянется мимо ферм. Ни машин, ни велосипедов, ни тракторов. Констанция идет вдоль полей, на которых нет и клочка тени. Здесь был посажен, видимо, нут, но он давно сгорел от солнца. На опорах ЛЭП болтаются оборванные провода. Засохшие живые изгороди, выгоревшие участки леса, запертые ворота. Дорога пыльная, луга с пожухлой травой. Одно объявление «Продается». Затем второе. Третье.

За все время Констанция видит лишь одного человека – мужчину в респираторе. Он загородился рукой от пыли, или от солнца, или от того и другого. Констанция садится перед ним на корточки, говорит: «Ау?» Разговаривает с пикселями. «Вы знали моего папу?» Мужчина наклонился вперед, словно от встречного ветра. Констанция тянется его поддержать, рука проходит сквозь изображение.

На четвертый день поисков в выжженных холмах вокруг Наннапа, после бесконечных хождений по Беклайн-роуд, в эвкалиптовой рощице, мимо которой прошла уже раза три, Констанция наконец находит ворота, к которым проволокой прикручена табличка с надписью от руки:

За воротами два ряда высохших эвкалиптов, стволы, с которых облезла кора, совсем белые. По обе стороны грунтовой дорожки растет бурьян. Дом желтый и весь заплетен засохшей жимолостью.

По бокам от окон – черные ставни. На крыше – покосившаяся солнечная батарея. С одной стороны дома, в тени мертвого эвкалипта, стоит теплица с папиного видео, недостроенная – часть деревянной рамы покрыта разноцветным пластиком, рядом груда грязных пластиковых бутылок.

Пыльный свет, высохшее поле, сломанная солнечная батарея, слой пыли – будто бежевый снег на всем. Тишина и неподвижность, как в могиле.

У нас куча неприятностей.

Из последних тринадцати лет – только один зеленый.

Папа прислал заявление на участие в программе, когда ему было двенадцать. Пока заявление рассматривали, прошел год. В тринадцать лет – в теперешнем возрасте Констанции – его взяли в программу. Уж наверное он понимал, что не доживет до прилета на бету Oph-2? Что проведет остаток жизни в корабле? И все равно отправился в космическое путешествие.

Констанция разводит руки, чтобы увеличить цифровое изображение, и дом рассыпается на пиксели. Однако когда она доходит до пределов даваемого Атласом разрешения, то замечает, что с правого угла дома, из-за каких-то фокусов ракурса и угла, под которым падает свет, можно через стекло разглядеть часть комнаты.

Выцветшая на солнце занавеска с самолетами. Под потолком висят две самодельные планеты, одна из них с кольцом. Поцарапанное изголовье кровати, тумбочка, ночник. Мальчишеская комната.

Будет невероятно круто поучаствовать в такой миссии.

Новая планета!

Был ли он в этой комнате, когда камера проезжала мимо? Может быть, призрак мальчика, который некогда был ее отцом, до сих пор обитает там, в доме, невидимый с дороги?

На тумбочке у окна лежит переплетом кверху раскрытая синяя книжка с потрепанным корешком. На обложке птицы вьются вокруг городских башен. Город стоит как будто на подушке из облаков.

Констанция выворачивает шею, наклоняется как можно ближе к изображению, щурится, вглядываясь в расплывающиеся пиксели. Внизу, под городом, на обложке написано: «Антоний Диоген». Сверху: «Заоблачный Кукушгород».

Анна

Пятая неделя осады или, может быть, шестая – дни сливаются между собой. Анна сидит, прислонившись к стене. Мария лежит головой у нее на коленях, рядом на полу среди огарков горит свеча. На улице что-то бухает, ржет лошадь, мужчина чертыхается, и шум долго не смолкает.

– Анна?

– Я здесь.

Мария теперь живет в полной тьме. Когда она пытается говорить, язык не слушается, шею и спину каждые несколько часов сводит судорога. Восемь вышивальщиц, которые остались жить в доме Калафата, попеременно молятся и сидят, уставившись в одну точку. Анна помогает Хрисе в побитом заморозками огороде или обходит последние незакрывшиеся базары, ища, где еще можно купить муку или горох. Остальное время она сидит с Марией.

Анна научилась быстрее разбирать мелкое, с наклоном влево письмо древнего кодекса и уже без труда извлекает из него строчки. Наткнувшись на незнакомое слово и лакуну, где плесень уничтожила текст, она придумывает замену.