Птичий город за облаками - Энтони Дорр

– Он нас ненавидит. Все надеются, что мама продаст дом и они построят тут новые таунхаусы.

– Мне тут нравится, – говорит Дженет и отвечает на сообщение в телефоне.

Сеймур смотрит на свои кроссовки.

– Знаешь, что хранилища интернет-данных каждый день выбрасывают столько же углекислого газа, сколько все самолеты в мире, вместе взятые?

– Ты чудной, – говорит она, но улыбается при этих словах.

В последние мгновения перед темнотой из сумерек материализуется медведь. Дженет хватает Сеймура за руку и снимает на видео, как медведь ковыляет между лужицами света. Он обходит с полдюжины мусорных контейнеров в конце подъездных дорожек «Эдем-недвижимости» и нюхает, нюхает, а когда находит контейнер, который ему нравится, опрокидывает его лапой. Аккуратно, одним когтем, медведь вытаскивает из контейнера набитый белый пакет и рассыпает его содержимое по асфальту.

Констанция

Она включает визер, встает на «шагомер». Ничего.

– Сивилла, что-то разладилось с библиотекой.

Констанция, с библиотекой все в порядке. Я ограничила твой доступ. Тебе пора вернуться к ежедневным урокам. Тебе надо умыться, как следует поесть и быть готовой к занятиям в атриуме через полчаса. Твой папа оставил в умывальном наборе сухое мыло.

Констанция садится на край койки и обхватывает руками голову. Если не открывать глаза, возможно, удастся преобразить гермоотсек № 1 в каюту № 17. Прямо под ней – мамина койка, одеяло аккуратно сложено. В двух шагах папина. Вот швейный стол, табурет, мамин мешочек с пуговицами. Время, объяснял папа, относительно: из-за той скорости, с которой несется «Арго», поддерживаемые Сивиллой корабельные часы идут быстрее земных. Земные календари, хронометры в каждой человеческой клеточке, говорящие, что пора спать, пора заводить детей, пора стариться, – все это, говорил папа, может меняться из-за скорости, программ или обстоятельств. Некоторые спящие семена, например в морозилке фермы № 4, могут останавливать время на столетия, замедляя свой метаболизм почти до нуля, спать зимы и лета, пока не случится нужная комбинация температуры и влажности, а в почву не проникнут солнечные лучи с нужной длиной волны. Тогда, будто по волшебному слову, они открываются.

Чуфырла-муфырла, абра-канделябра и колики-елики.

– Хорошо, – говорит Констанция. – Я умоюсь и поем. И я продолжу уроки. Но потом ты должна пустить меня в Атлас.

Она всыпает порошок в принтер, заталкивает в себя миску радужных макарон, вытирает лицо, проводит расческой по спутанным волосам, садится за стол в библиотеке и делает все уроки, которые задает ей Сивилла. Что такое космологическая константа? Объясни этимологию слова «тривиальный». Воспользуйся дополнительными формулами, чтобы упростить выражение:

Потом вызывает с полки Атлас и, чувствуя в груди горе и злость, точно сжатые пружины, бродит по дорогам Земли. В зимнем свете мелькают офисные небоскребы, на светофоре остановился мусоровоз в потеках грязи, дальше Констанция огибает холм и видит огороженный, сияющий огнями комплекс с охраной в воротах, за которые камеры Атласа не заглядывают. Констанция пускается бегом, словно гонится за нотами далекого, недостижимого пения впереди.

Как-то ночью, после шести недель одиночества в гермоотсеке № 1, Констанции снится, что она в столовой. Столы и лавки исчезли, на полу нанесло глубокие барханы ржаво-красного песка. Констанция кое-как выбирается в коридор, идет мимо закрытых дверей пяти-шести кают и заходит на ферму № 4.

Стены исчезли, во все стороны тянутся выжженные бурые холмы. Потолок – клубящаяся красная дымка, а тысячи стеллажей тянутся на километры и до половины занесены песком. Возле одного стеллажа она находит папу; он стоит на коленях, спиной к ней, песок сыплется сквозь его пальцы. Как раз когда она хочет тронуть его за плечо, он оборачивается. На лице соленые потеки, ресницы в пыли.

– У нас в Схерии, – говорит он, – была за домом ирригационная канава. Даже когда она высыхала…

Констанция резко просыпается. «Схерия» – просто слово, которое звучало в папиных рассказах о доме. «В Схерии на Беклайн-роуд». Констанция знала, что это ферма, на которой родился и рос папа, но он всегда говорил, что здесь жизнь лучше, чем там, и Констанции никогда не приходило в голову поискать Схерию в Атласе.

Она ест, причесывается, прилежно высиживает уроки, говорит, пожалуйста, Сивилла, прямо сейчас, Сивилла.

Сегодня, Констанция, ты вела себя образцово.

– Спасибо, Сивилла, теперь мне можно в библиотеку?

Конечно.

Она бежит к коробке с бумажками, пишет: «Где находится Схерия?»

Непонятно.

Констанция берет новый листок, пишет: «Покажи мне все библиотечные материалы про моего папу». С третьего яруса к ней слетает тонкая пачечка документов. Свидетельство о рождении, сертификат об окончании средней школы, написанная учителем характеристика, почтовый адрес в юго-западной Австралии. Когда Констанция переворачивает пятую страницу, на стол спрыгивает тридцатисантиметровый трехмерный мальчик – младше, чем она сейчас. «Привет!» Он одет в джинсы и джинсовую куртку, на голове – шапка рыжих кудряшек. «Меня зовут Итан, я из Наннапа в Австралии, и я люблю ботанику. Давайте я покажу вам свою теплицу».

Рядом с ним появляется строение из деревянных рам и примерно миллиона разноцветных пластиковых бутылок, разрезанных, сплющенных и сшитых между собой. Внутри, на аэропонных стеллажах, отчасти напоминающих ферму № 4, в десятках лотков зеленеют растения.

Когда он улыбается, Констанция видит его резцы. Она знает эту походку, это лицо, эти брови.

Констанция хватает листок бумаги, вызывает Атлас, вступает в него, и длинная иголка одиночества пронзает ей грудь. Когда папа увлеченно о чем-нибудь говорил, из него проглядывал этот мальчик. Фотосинтез был любовью его жизни. Он говорил, что растения несут в себе мудрость, которую людям не понять – слишком краток их век.