Мир Александра Галича. В будни и в праздники - Елена П. Бестужева

«Не пьёт, – шутили граждане, намеревавшиеся выпить и не делавшие из того секрета, – только фонарный столб, да и то потому, что у него чашечки вверх дном перевёрнуты» (разумелись фарфоровые изоляторы, на которых крепили провода, бегущие от столба до столба из неизвестно в никуда и дальше). Остальным на роду положено, и пили – каждый, что положено ему на роду. Дамы – сладкие и полусладкие вина, ликёры, шампанское, мужчины солидного возраста – водку, коньяк, настойки горькие, пиво (солидный возраст наступал раньше, нежели тот наступает теперь, в тридцать с небольшим, приходили дородность, степенное поведение, сведущность, когда к словам человека прислушивались, считая их вескими, непустячными, отстоявшимися с опытом), молодые люди пили сухое вино и напитки мизерноградусные.

К таким игристым слабоалкогольным напиткам относятся известный уже читателям «Золотой Початок», что производился из кукурузы (если кто позабыл или пропустил, см. вторую часть главы «История, которая имела место в Петровском парке и около него»), и плодово-ягодные напитки – из клюквы, из яблок, из вишни, из малины, из чёрной смородины. Специальное пособие замечает: «Все игристые слабоалкогольные напитки разливаются в шампанские бутылки емкостью 0,4 и 0,8 л. Укупоривают бутылки корковой или полиэтиленовой пробкой, которую закрепляют проволочной уздечкой. Горлышко бутылки обертывают фольгой, наклеивают на бутылку кольеретку и этикетку. Хранить бутылки следует в горизонтальном положении при температуре не выше 8–10оС. Срок хранения не более 10 дней».

С фольгой, этикетками и кольеретками приходилось регулярно и яростно биться, сдавая бутылки из-под шампанского и подобные им, – такую посуду брали не всегда, не везде, и будто в отместку – только в очищенном виде, без кольереток, этикеток и фольги. Первое и второе снималось легко, стоило поместить бутылки под воду, фольгу надо было соскребать ножом, а она, прикипевшая накрепко (между прочим, схожая технология, о чём не ведали виноделы, используется в конгревном тиснении), сходила плохо, оставались и полоски, и отдельные блёстки, а ручной труд по обстругиванию бутылочного горлышка выводил из себя, проще, казалось, – выбросить своевольную посудину. И ведь в «Правилах приёма бутылок от населения» указано, что они принимаются «независимо от формы и цвета бутылок» – звучит прямо как Liberté, Égalité, Fraterniré – «и наличия на них этикеток». Впрочем, старые правила могли измениться, да и кроме свода законов имеются всегда свои подзаконные акты, которым закон не писан.

О сроке хранения также надлежит сказать мимоходом: какой идиот будет, купив бутылку, хранить её десять дней? Покупали именно для того, чтобы выпить, – если не здесь и сейчас, это характерно для выпивох, хануриков – то в скором времени. Спиртное впрок не держали, имелись только особого рода заначки, закладки, нарушающие такую практику, иногда оставляли бутылку или две в качестве универсальной валюты, чтобы расплатиться с обладателями в меру умелых, шаловливых, скорее, рук – водопроводчиками, электриками и т. д., да запасались водкой старушки, прятали в заветном месте рядом с куском белой материи, свечами, тапочками без каблуков и проч. – была бы возможность, они б и кутью наварили заранее, чтоб потом не возиться, а сразу накрыть поминальный стол. Да, припомнилось, респектабельные граждане заводили специальные бары на западный манер – шкафчики полированного дерева и начинавших входить в быт ДСП, раздвижные столики-укладки, где таились разные бутылки с цветными этикетками, чаще всего иностранными или чужими буквами писаными: напитки, произведённые в СССР, экспортировались за границу, имея спрос, вроде той самой «Московской особой» водки, которая после выставки, в Брюсселе, кажется, щеголяла с медалью на груди, будто дворник, отягощённый бляхой (о водке этой упоминается во второй части главы «Немного о Марксе, ещё меньше об Энгельсе, а заодно – о дорогом Леониде Ильиче, прибавочной стоимости и много ещё о чём»). У пожилых хозяев, живших добротно, как говорили, «крепко», в буфете или в шкафу для продуктов обязательно располагался графинчик, что выставляли на стол при обеде, или так иногда выпивали рюмку, открыв дверцу буфета, вытащив аккуратно стеклянную пробку из графинчика и наполнив гранёную же рюмку зеленоватого стекла на толстой устойчивой ножке, хозяин, бывало, водку и настаивал сам, по методу, им одним предпочитаемому – добавлял корочки, вершки и корешки, дожидался требуемого срока, чтобы составные части усвоились, водка получила цвет, оттенок, привкус, излюбленный рукодельцем.

А вообще пили тогда не в меру даже, а мало. Спиртное первый раз пробовали в значительном возрасте. Разумеется, были всякие исключения – наливали детям, усаженным к взрослому столу, чтоб привыкали к взрослой жизни, не сторонились людей, поддерживали компанию, обмывали первую получку, тут уж не увильнуть, засыплют презрительными упрёками, лечились и правили уклоны здоровья водкой и спиртом, растирались изнутри, делали распространённый спиртово-водочный компресс: спасаясь от простуды, покупали четвертинку или две, содержимое выпивали, а в освободившуюся посуду наливали горячую воду, клали к ногам заместо грелки, называлось – сложный компресс. Но особой необходимости в спиртном не было. Жили ежели не насыщенно, то густо, обязанностей – великое множество, перемены в распорядке бытия – частые и огромные. Умер родной и любимый Иосиф Виссарионович Сталин, выведены за правительственные скобки тов. Маленков и тов. Каганович, «культ личности» разоблачён, будто эстрадный фокус на концерте в заводском ДК.

Как писал Александр Раскин:

Не день сегодня, а феерия,

Ликует публика московская.

Открылся ГУМ, накрылся Берия

И напечатана Чуковская.

Лаврентия Павловича расстреляли (считается, а что с ним сделали и когда, не знал даже Вольф Мессинг, а мог бы − с его-то связями), открыли после реконструкции и для широкой публики ГУМ (до того в здании работали закрытые распределители и ателье, обслуживающие номенклатуру), «Литературная газета» опубликовала статью Лидии Чуковской, призывавшую жить не по лжи, а если и врать, так в меру. И всё это − 23 и 24 декабря 1953 года.

Если каждое из перечисленных событий отдельно «спрыскивать» и «отмечать», трепет делириум тременс обеспечен. Но пить, увы, повторюсь, было не заведено. Существовали только две крепко пьющие категории граждан: ханыги, они же – алкаши, пьяницы, выпивохи, и – бывшие фронтовики. Первые хотели свою жизнь как-то приукрасить, расцветить, что иногда – были бы деньги – и получалось. Вторые не знали, как с этой жизнью справиться, а раскрашивай её или крой единым колером, лучше не станет, пили они по инерции, сильный был взят разгон (см. главу «И после войны. Взгляд на мир от павильона “Пиво-воды”»).

Был я хмур и зашел в ресторан «Кама».

А зашел почему – проходил мимо.