Догоняй! - Анатолий Уманский

В глазах ее дрожали слезы, и Дубовику вдруг стало не по себе. Настолько, что он уже готов был завести мотор и просто отвезти ее домой.

Но потом он снова подумал: эта сучка принадлежала Шерхану.

– Давай… – выдохнул он.

Непослушными руками он расстегнул брюки, положил ладонь ей на затылок и толкнул ее голову вниз.

Ритмично двигаясь у нее во рту, слыша, как она хрипит и давится его закаменевшей плотью, он вспоминал, как Марк корчился на полу комнаты для допросов, захлебываясь собственной кровью, – в точности как когда-то маленький Лешка Дубовик с плачем извивался в пыли, пока звонко хохочущий Марк бил его ногами за какую-то ерунду.

Тебя я тоже забил ногами, думал он. Да, долг платежом красен, дружище Шерхан. А утречком я снова тебя навестил, преспокойно повесил в камере, как собаку, и ни у кого не возникло вопросов, потому как все считали, что туда тебе и дорога, а теперь я трахаю в рот твою вдовушку – и как тебе это нравится, гребаный садюга?

А потом все мысли растворились в ослепляющей вспышке наслаждения, и он, судорожно вцепившись Гале в уши ногтями, разрядился в жаркую глубину ее горла с такой силой, что зазвенело в ушах.

Он вовремя распахнул дверь и любезно придерживал Галю за плечи, пока ее мучительно рвало в заросли подорожника.

10

Катя рассталась со Стасом только у самой калитки. Забрав у него свой портфель, она подождала, когда он скроется из виду, а потом бросилась через двор, ворвалась в дом, швырнула портфель и рявкнула:

– Ба!

Ответа не последовало. Тишина стояла пугающая.

Сбросив туфли, Катя вихрем пронеслась по комнатам, зажигая повсюду свет. Не стоило делать это перед грозой, но темноты, в которой, наверное, таились бабушкины друзья, убивающие людей, она вынести не могла.

Что-то случилось на кладбище… Вдруг и в этом замешана бабушка?

В бабушкиной комнате свет не зажегся. Тьма гнездилась по углам, и часы отбивали свое бесконечное «так… так…».

Катя стиснула кулаки, впиваясь ногтями в ладони.

Не за нее отомстила бабушка Ленке, нет. За нехорошие слова про папу.

– Лгунья… – прошептала Катя. – Ведьма проклятая.

И сразу, ужаснувшись себе самой, зажала ладошкой рот. Гнев сменился стыдом. Будто в ответ на ее святотатство, за окном грянуло, как из пушки, стекло отозвалось жалобным комариным звоном.

Кате стало не по себе. Когда так внезапно налетает буря, говорила бабушка, это наверняка колобродит нечистая сила в поисках новых жертв…

Она выбросила эти мысли из головы. И стала думать о Стасе. Хороший он все-таки. И папа у него был хороший, даром что квасил похлеще ее папы, пока печень не отказала. И тем не менее он никогда – ни разу! – не поднял руку ни на Стаса, ни на его маму.

Но что тогда двигало папой? Что сделало хорошего человека плохим? Может быть… может быть, этого хорошего человека никогда и не существовало?

Новый удар грома вырвал ее из оцепенения. Катя сжала кулаки, чувствуя, как накатывает злость. Непривычная злость, веселая, успокаивающая.

– Да пошел ты! – вслух сказала она. – Мне плевать на тебя, слышишь?

Внезапно она встрепенулась. Белье! Маме только не хватало, чтобы вчерашняя стирка пошла насмарку.

Сбегав за тазом, она выскочила на двор, второпях забыв обуться. Нежная молодая травка приятно щекотала босые пятки. Ветер тут же освежил пылающее лицо, раздул юбку колоколом. Деревья размахивали ветвями, словно пытались поймать уносимые ветром листья, белыми крыльями хлопали простыни на веревках. И над всем клубилась громада грозовой тучи, подсвечиваемая снизу росчерками зарниц. Вдали сверкнула молния, рассекая белым зигзагом густеющую черноту, и небо отозвалось оглушительным треском, от которого у Кати на мгновение заложило уши.

Простыни всколыхнулись навстречу, трепеща, будто им самим не терпелось поскорее укрыться от ненастья.

За ними промелькнул темный силуэт.

Катя вскрикнула.

Ветер снова взметнул простыни.

Никого.

Она снова тряхнула головой. Подойдя к веревкам, поставила таз и, привстав на цыпочки, сдернула с прищепок первую простыню. Свернув, кинула в таз. За первой отправилась и вторая.

А за третьей, в измазанном могильной грязью похоронном костюме, стоял папа.

На мгновение Катя разучилась дышать. Она застыла с простыней в руках, неподвижная, словно гипсовая статуэтка.

Выглядел он ужасно. Лицо – сплошной кровоподтек, налитые кровью глаза лезли из орбит, голова подергивалась на растянутой, искривленной шее. Рот его расползся в насмешливом оскале, обнажая сизые десны с обломками зубов.

Он протянул руку и дернул Катю за косичку.

Простыня выскользнула у Кати из рук и бесшумно свалилась к ее ногам.

– Здравствуй, Котенок, – сказал папа.

11

На ближайшей заправке Дубовик купил бутылку кока-колы. Пока Валерий Леонтьев разливался по радио о радостях полета на дельтаплане, Галя тщательно полоскала рот.

– Теперь к вам? – угрюмо спросила она, бросив бутылку под сиденье.

– Люся будет в восторге, – усмехнулся Дубовик.

– Тогда давайте прямо в машине…

– Нет. – Он обнял ее за плечи. Галя закусила губу. – Я понимаю, ты хочешь поскорей от меня отделаться, но у меня другие планы, уж извини. А машина для длительных рандеву не подходит. Так что едем к тебе.

– Там Софья. И Катя из школы скоро придет.

– К Марку, глупая. Все равно квартира пустует. Вечером вернешься домой, свободная как птица. Как галочка! – Он засмеялся. – Еще успеешь почитать дочке сказку на ночь.

Он повернул ключ зажигания. Мотор завелся с болезненным скрежетом.

Галя всю дорогу молчала. Дубовик то и дело снимал руку с руля и поглаживал ей бедро. Всякий раз ее передергивало.

Секс с Марком никогда не вызывал у нее отвращения. Даже потом, когда она возненавидела мужа всей душой, тело все равно покорно отзывалось на его ласки.

Дубовик – совсем другое дело.

Безродная девчонка, стучало у нее в голове. Никто и звать никак. Даже собственное тело мне не принадлежит. Даже мою девочку у меня могут отнять.

В подъезде пахло затхлостью. Больше всего Галя опасалась встретить соседей. Дубовик тоже заметно нервничал.

На двери квартиры черные подпалины и оскорбительные надписи сливались в причудливом узоре.

Как только они очутились в темной прихожей и Галя заперла дверь, Дубовик развернул ее, припечатал спиной к обивке и принялся целовать, проталкивая язык в рот. Все это до того напоминало сцену из «Основного инстинкта», что Галя почувствовала, как ее одолевает нервный, истерический хохот.

– Смешно тебе? – Дубовик запустил руки ей под кофточку, сорвал лифчик, впился в грудь жесткими пальцами. – А теперь?

Галя зашипела сквозь стиснутые зубы. Ничего. Она многое вытерпела и вытерпит еще. Рано или поздно этот подонок найдет истинного виновника либо дело просто закроют. Пусть