Вернуться по следам - Глория Му

Наверное, лошади не самые умные животные в мире – Геша, тот и вовсе называл их безмозглыми тварями, но тут же добавлял: «А зачем лошади мозги? Она и так все понимает», – но лошадь единственное живое существо из тех, кого я знаю, кто способен дать человеку ощущение полета.

Лошадь – это чистая эмоция, стихия.

Можно управлять ею, можно отдаваться ее власти, но наиболее ценным является момент гармонии, единения, того самого полета к призрачной, возможно, цели – ведь спорт, в общем, это призрачные цели и условные достижения, и, может быть, конный спорт – и конкур, и гладкие скачки, и стипльчейз – это всего лишь повод полетать. Во всех смыслах этого слова, уж извините.

Итак, Лиля учила нас летать, учила понимать и любить лошадей.

«На злости далеко не уедешь, – говорила она, – если вы добиваетесь от лошади подчинения страхом, вы должны каждую минуту быть готовы к бунту, а вы не можете себе этого позволить. Выполняя трюк, вы должны быть уверены в своей лошади, а для этого стоит постараться и внушить доверие ей. Может, вам кажется, что это трудно и слишком долго, но на самом деле вы потратите гораздо больше времени, каждый раз усмиряя коня, который не хочет с вами работать. Поэтому стоит постараться.

Лошадь во всем зависит от человека, подумайте об этом как следует. От вас, таких маленьких детишек, зависит такое огромное животное. Вся ответственность на вас, лошади вам ничего не должны, как рабы в Древней Греции не отвечали за свои поступки, спрос был только со свободных людей. Учили вы уже это в школе? Нет еще? Ладно, потом расскажу.

Пока же запомните, вы – свободны, лошадь – нет. Относитесь к ней бережно, с любовью, она живое существо, а не машина, нет у нее волшебной кнопки «сел и поехал». Да что там, даже машиной человек сначала учится управлять, изучает ее устройство…»

Лиля нравилась не только нам, детям, но и родителям, главным образом родителям девочек (а девочек было большинство) – из-за того, что мы занимались еще и хореографией, а еще из-за того, что после Лилиных уроков детей легко брали в самые престижные спортивные школы.

Моя мама тоже радовалась тому, что я стала сильной и здоровой, хожу, вытянувшись струночкой, понтово разбрасывая носочки врозь – ровно до тех пор, пока она не увидела, что я вытворяю на лошади.

Нет, сначала-то ей даже понравилось.

Гимнастическая вольтижировка – это очень красиво и не очень опасно – лошадь, послушно идущая на корде манежным галопом, и ловкие дети, принимающие изящные позы. Да и конкур – довольно чинный вид спорта (особенно если наблюдаешь его из зрительского кресла): старательно выкрашенные барьеры, шлакбаумы и стенки, алые рединготы, белые бриджи, начищенные сапоги, красавцы-кони с аккуратно заплетенными гривами…

Но когда мама увидела, как кто-то из детей свалился в ров с водой, как перед невысокими, игрушечными препятствиями закидываются и сходят с маршрута лошади, когда она соотнесла мой размер с размером моей кобылы… Маме стало плохо, ее рвало за трибунами от страха, а потом Геша долго отпаивал ее корвалолом в раздевалке.

Я страшно испугалась, ведь мама была «сердечницей» и ей никак нельзя было волноваться, но был и еще один страх, шкурный, за себя – я боялась, что теперь мама запретит мне ездить, – и оба этих страха порскнули шалыми зайцами из моих глаз.

Но мама только горько улыбнулась и сказала:

– Ты так похожа на своего папу… Точно такое же выражение лица. Делай что хочешь, Глория, только, я тебя прошу, будь осторожна… И я не хочу этого больше видеть, извини, дочь.

С тех пор на выступления ходил дедушка, это мама настояла:

– Все дети как дети, приходят с родителями, что же наша будет как сирота?

Деду новое задание понравилось, он, в отличие от мамы, мною очень гордился и всем хвастал, что я «работящее дите, крестьянская косточка и кавалерист-девица».

Дед познакомился с Гешей, и они очень понравились друг другу.

«Ай, какой старикан толковый, и в лошадях сечет», – хвалил Геша деда.

«Толковый паренек, серьезный», – не оставался в долгу тот.

Смотреть на них было ужасно смешно, когда они, стоя у выхода на круг, толковали о всадниках и лошадях. Геша был ровно в два раза меньше дедушки и выглядел рядом с ним специальной разновидностью декоративного человека, которого дед вывел на прогулку.

Но именно Геша подбил деда «вспомнить молодость».

Дедушка не ездил верхом целую жизнь – больше пятидесяти лет, был слишком высоким и тяжелым для лошади. Седой, горбоносый, с мохнатыми, «брежневскими» бровями, он с сомнением смотрел на Монблана, которого Геша вывел в манеж.

– У него спина треснет, – сказал дедушка.

– Не треснет, – уверенно отозвался Геша. – Залазьте, Николай Романович, не ссыте.

Дед крякнул, махнул рукой и не удержался, полез.

Монблан тоже крякнул, завалился слегонца набок, выровнялся, пошел.

Массовка – Геша, Лиля, конюхи, дети – задрали головы и дружно ахнули.

– Это ж монолит, – выдохнул Геша, его узенькие татарские глазенки от восхищения сделались вполне рязанскими, круглыми.

На Монблане никто не любил ездить, «жопы не хватало», по меткому определению Геши, – сидишь как верхом на троллейбусе, коленки врастопырку, дергаться бесполезно.

Но под дедом Монблан шел. Более того, Монблан, наш ленивый хитрюга Монблан, приосанился и неожиданно пошел крупной, свободной рысью, явно красуясь перед зрителями.

– С ума сойти! – сказала Лиля и захлопала в ладоши, и все захлопали, потому что очень красиво они смотрелись – высокий, статный старик на мощном, широкогрудом рыжем коне надвигались на нас как гроза. Они на самом деле выглядели грозными, может, потому, что закатное солнце бросало на них красный отсвет, ведь и дед, и Монблан были тишайшими и добрейшими великанами.

Монблан дорысил круг, дед остановил его, спешился, погладил мерина по храпу и поцеловал в лоб:

– Спасибо тебе, братушка, уважил старика… Ты уж извини, если я тебя придавил…

Монблан зафыркал, закивал и, положив дедушке морду на плечо, стал пощипывать ворот рубахи.

– Ах ты ж ласочка… – Дедушка совсем расчувствовался и обнял мерина за шею.

– Ну что, Власов, взял вес? Как оно? – Геша подошел и охлопал Монблана.

– Силач он у вас, да-а-а. – Дед улыбался. – И тебе, Гермес Ахметович, спасибо. – Это Гешу взаправду так звали – Гермес. И если ему доводилось представляться полным именем, он снисходительно отвечал на все удивленные ахи-вздохи: «Ну и что? А у меня еще сестра Венера и брат Марс. Нормальные татарские имена». Уж не знаю, шутил ли так или серьезно. – Полвека в седле не сидел, уж и не думал сподобиться…

– Со всем нашим удовольствием, Николай Романыч. А вы хорошо держитесь, навыка не утратили.