Царство медное - Елена Ершова

– Я провожу, – ответила она.

В западном крыле госпиталя, где обычно держали всех преступников, было тихо. Шаги посетителей гулким эхом отдавались от стен, и Майра видела, как возбужденно подрагивают пальцы агентов и дергаются губы Динку в усмешке, навеваемой какими-то ведомыми ему одному мыслями.

Конечно, они волновались. Кто бы не стал?

– Как он выглядит? – шепотом спросил Баэр.

Его вопрос был очевиден: к делу не было приложено фото.

– Увидите, – кратко ответила Майра.

Охрана у дверей посторонилась, искоса посматривая на агентов. Динку сделал глубокий вздох – будто перед прыжком в воду.

Майра понимала его возбуждение. Она сама видела подозреваемого только однажды, когда его везли на каталке, опутанного проводами капельниц. Но и теперь перед глазами пронеслись сумбурные картины…

«…Пылающие глаза… двигающиеся челюсти-жвалы… капли яда на гладком жале…»

Они отбросили предрассудки и вошли в палату.

Ничего этого не было. Чуда не случилось. Монстр не сошел с картинок фантастических книг.

На кровати лежал человек, опутанный проводами и бандажами, из-за чего он походил на древнюю мумию. В свете люминесцентных ламп поблескивали хромированные сочленения капельниц. Мерно попискивала система жизнеобеспечения, заставляя сердце Майры биться в том же ритме.

– Он совсем не похож… – вырвалось у Баэра.

Это насмешило Майру, и она издала короткий нервный смешок.

«Полное разочарование, господа правительственные агенты, не так ли?»

– Гм… Вереск? – Ее голос прозвучал хрипло. Майра откашлялась и попробовала снова: – Ян Вереск? Я инспектор полиции Каранка, а это специальные агенты Динку и Баэр. Мы пришли поговорить с вами.

Человек оставался неподвижным. Его грудь тяжело вздымалась. Белесая щетина скрыла часть шрамов, но черная повязка лежала рядом на столике, и при виде затянувшейся впадины на месте глаза Майре стало не по себе.

– Позвольте, я поговорю с ним сам, – вежливо предложил Динку.

Он мягко отстранил ее в сторону, и это был жест, означающий, что роль Майры в этом деле сыграна и человеку ниоткуда пришел срок снова уйти в никуда.

Динку подошел к кровати и тронул человека за плечо.

– Встать, солдат.

Его голос прозвучал по-военному отрывисто и грубо.

Человек на кровати по-прежнему не пошевелился, но все же открыл глаз. Динку улыбнулся ему радостно и тепло, будто наконец-то повстречал старого и горячо любимого друга.

– Вставай, сынок, – уже мягче произнес он. – Погулял и хватит. Пришло время забрать тебя домой.

Зима овладела Дербендом в считаные часы, и тот сдался без боя. Склонился перед могуществом стужи, очистившей город от нашествия ос. За одну ночь листья на деревьях потемнели, застыли тонкими омертвелыми пластинками. Иней лег на провода и звездчатым полотном покрыл крыши домов. Снежная буря обошла Дербенд стороной, но там, откуда она явилась, вовсю уже царствовали метели.

Чистый, словно только что вышедший из-под рук мастерицы снеговой рушник укрыл развалины далекого Выгжела. Оставшиеся в живых будут тихо оплакивать тех, кто навсегда пропал в молочной круговерти.

Плакала и слепая ведьма в своей одинокой зимовке, и шептала, уставивши в морозную тьму незрячий взор: «Остановись, оска… остановись…» Но ее шепот не был слышен за многие мили в ревущей зимней кутерьме. И белая муть заливала ее глаза. Высокие снежные столбы вырастали под окнами, и, вторя Нанне, буря стонала от бессилия и тоски, и неслась дальше, на запад.

Там, под тяжестью торфа и болотной тины, лежали мертвые девушки: их упругие тела почернели и высохли, когда-то сияющие глаза сомкнулись навеки, в волосы набился ил. Хотелось встать, но не было сил пошевелиться. Хотелось любить, но не бились больше нежные сердца. И тоска от этого становилась еще невыносимее, и голод еще мучительней. Тогда вздымался над замерзшими болотами саднящий вой. И снежный вихрь летел дальше. До макушек заметал порыжевшие от радиации мертвые леса, и казалось, что теперь это царство не меди, а серебра. И уже не призрачный звон колоколов прокатывался над тайгой, а ревела труба пятого архангела, отворяющего бездну.

И в бездне, в самом сердце Дара, окруженная роем своих послушных подданных, притаилась она.

Богиня зимы и сладости, тьмы и умирания. Королева Дара.

Кто видел ее, сокрытую в сгустке клубящегося тумана? Кто осмеливался заглянуть в глаза, полные сладострастия и безысходной тоски? Не было ни зверя, ни птицы, ни человека, ни существа, познавших суть единственного и вечно голодного древнего бога. Отзываясь на далекий рев ангельской трубы, она беспокойно ворочалась в своем логове и стонала протяжно, жалуясь на вечную тьму и одиночество. И чуяла приближение чего-то гнетущего, еще более голодного, чем она сама.

Или это все же надрывно выла метель, высоко вскидывая крылья над мертвой землей. Туда, где границы мира раздвигались, образуя водоворот белого огня, в котором исчезали болота, деревья, дома… Звезды дрожали и падали колючими льдинками. Наплывали и рушились спиральные облака галактик.

И в палате госпиталя Виктор тоже стонал во сне, и слабо вскидывал руки, защищаясь от надвигающегося апокалипсиса.

– Не надо…

И, вздрогнув, проснулся.

Безудержное верчение прекратилось. Неизмеримо далекие бездны затянула растрескавшаяся короста побелки. Вместо луны – одинокое око лампы, сочащееся тусклым мертвенным светом.

Краткий миг обманного лета закончился, и в мире воцарилась зима.

И зима же обосновалась в душе Виктора.

Поначалу он старался держаться, списывая свое состояние на боль физическую. Но вместе с тем, как постепенно срастались его изломанные кости, душу продолжал терзать пожар горечи и обиды.

Его друзья теперь покоились под слоем земли и глины, и их знакомые улыбчивые лица обращались в черный прах. Прахом стала и Линда, но осталась в памяти не манящей красивой женщиной, а разбитым вдрызг сосудом из кости и крови.

И следом за всеми ушла Лиза.

Виктору было страшно признаваться, но иногда ему хотелось, чтобы и она тоже умерла. Так было бы легче перенести предательство, так было бы проще сохранить теплые воспоминания.

Но Лиза была жива. Об этом ежедневно сообщал телефон, разрываясь звонками с ненавистного номера. Виктор не выдержал и снял трубку.

Он почти не слышал оправданий девушки. Да и не хотел слушать. Боль и обида голодными акулами ходили в его душе. Их изогнутые плавники вспенивали кровь, и оттого Виктору хотелось самому стать хищником, чтобы рвать – тело или душу, не имело значения, – и причинять боль. И в этом он очень хорошо теперь понимал господина дарского офицера.