Камея римской куртизанки - Наталья Александрова

«Дорогая Светлана!

Я никогда не видел тебя, но хорошо помню твою мать, мою младшую двоюродную сестру. В детстве – в ее детстве, конечно – я часто играл с ней. Она была чудесной девочкой, веселой и ласковой. А какие у нее были красивые глаза! Ярко-голубые, чистые, как весеннее небо.

Иногда ее оставляли на мое попечение, и я убаюкивал ее старой колыбельной – про кота Тимошу… раз ты читаешь это письмо – значит, ты тоже слышала в детстве эту колыбельную. Значит, Катя запомнила ее и пела тебе в детстве. Значит, связь времен не оборвалась.

Потом, когда Катя – твоя мать – выросла, она стала решительной и самостоятельной девушкой. Может быть, слишком самостоятельной. Она встретилась с человеком, который… в общем, дело давнее, но наша семья не одобрила ее выбор, и тогда Катя ушла. Уехала далеко, в другой город, и оборвала все связи с семьей.

Прошло много лет, и все это время я очень жалел об этом разрыве, часто вспоминал Катю, писал ей. Особенно когда начал стареть, и обиды молодости стали казаться мне смешными и надуманными.

Катя не отвечала мне – по крайней мере, так я тогда думал.

Потом, гораздо позже, я узнал, что она писала мне, но эти письма до меня не доходили… но об этом позже.

Я был женат, но жизнь сложилась так, что мы не обзавелись детьми, а жена моя умерла рано. Оставшись один, я очень привязался к своей племяннице, Верочке, дочери моей сестры. Она чем-то напоминала мне Катю. У нее были такие же глаза – глаза цвета весеннего неба.

Верочка заменила мне нерожденных детей, мы с ней были очень близки, и ты не представляешь, каким тяжелым ударом для меня стала ее неожиданная смерть…

Она была убита. Убита в собственной квартире, убита жестоко, безжалостно.

Следователь сказал мне, что это ограбление, что дверь не была взломана, значит, она сама впустила своего убийцу – либо она хорошо знала его, либо он сумел ее обмануть, выдал себя за соседа, или курьера, или электрика.

Меня пригласили на место преступления, чтобы я мог определить, что пропало из квартиры. Верочкин муж, Валентин, был в отъезде, поэтому понадобилась моя помощь.

Мне было очень трудно, почти невозможно находиться там, где ее лишили жизни, но я считал, что должен помочь найти и наказать убийцу, поэтому сделал то, о чем меня просили.

В квартире был учинен настоящий погром, но я с большим трудом смог узнать, что именно пропало.

Только одно я смог сказать уверенно – пропала шкатулка с Верочкиными украшениями, часть которых прежде принадлежала моей жене, а также ящик красного дерева, в котором она хранила столовое серебро.

Смешно жалеть какие-то вещи, когда ты потерял близкого человека, но одну вещь мне было действительно жаль – серебряную ложечку, которую я подарил Верочке на зубок. Это была старинная ложечка, восемнадцатого века, она принадлежала еще моему прадеду.

Не удивляйся, что я пишу о какой-то ложечке – потом тебе станет ясна причина.

После смерти Верочки ко мне зачастил ее муж… Валентин. Мне до сих пор очень трудно произнести или написать его имя, но сейчас это нужно, чтобы предупредить тебя.

Запомни – он опасен, очень опасен.

Он мне никогда не нравился, в нем было что-то неприятное, неуловимое, скользкое. Пока была жива Верочка, я его не слишком привечал, но теперь я остался один, и мне хотелось иногда хоть с кем-то поговорить. С кем-то, кто знал Верочку, кто помнил ее. Он бывал у меня все чаще и чаще, и скоро я к нему привык, перестал замечать его дурные стороны.

А потом…

Потом случилось такое, что перевернуло мой мир.

Однажды Валентин по дороге ко мне попал под сильный дождь.

Я взял его плащ, чтобы просушить, но когда вешал его в ванной, случайно выронил что-то из кармана.

Что-то металлическое звякнуло о кафельный пол.

Я наклонился, поднял… и едва не потерял сознание.

Это была серебряная чайная ложечка.

Та самая ложечка, которая…

Разглядывая ее и пытаясь осознать происшедшее, я вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд.

Обернулся – и увидел в дверях ванной его. Валентина.

Он смотрел на меня так… это трудно передать.

В его взгляде был и страх, и ненависть, и еще что-то гнусное, чему нет названия в человеческом языке.

– Откуда это у тебя? – спросил я.

И прежде, чем я произнес эти слова, прежде, чем они прозвучали, до меня дошла ужасная истина. Глаза мои открылись. Я сложил все нестыковки в ограблении и убийстве Верочки, а самое главное – прочел правду в его глазах… в глазах Валентина.

– Это ты… – проговорил я, потрясенный открытием. – Это ты убил ее!

Он смотрел на меня в упор – и я читал в его глазах, как в открытой книге. Он понял, что я не поверю ни в какие оправдания, и не стал тратить на них время. Вместо этого он выкрикнул визгливым истеричным голосом:

– Она хотела бросить меня! Хотела уйти! Я не мог этого допустить… я надеялся на твое наследство… я столько лет обхаживал тебя, перехватывал все письма…

Тут он понял, что наговорил лишнего, и выпалил:

– Я не выдержал! Я не хотел ее убивать! Это был аффект, помутнение рассудка!

Он смотрел на меня безумными, побелевшими от ненависти глазами, и я понял, что передо мной – прирожденный убийца и что сейчас он прикидывает, как расправиться со мной.

Но я не потерял рассудок, я схватил первое, что подвернулось под руку – большую бутылку шампуня, и замахнулся на него.

И тут я понял, что он – не просто убийца, а убийца хитрый и расчетливый. В мгновение ока он оценил ситуацию, взвесил шансы и понял, что не справится со мной, что я, несмотря на возраст, крупнее и сильнее его, да еще эта бутылка в моей руке…

И он снова заговорил – совсем другим голосом – расчетливым, холодным, презрительным:

– Ты ничего не докажешь! Прошло столько времени… дело давно закрыто, и никто не станет заново открывать его из-за твоих слов. Ты не забыл – у меня ведь было алиби… меня в тот день вообще не было в городе.

– Как ты это подстроил?

Он усмехнулся:

– Нет ничего проще! Купил билет на поезд и сунул денег проводнице… теперь, когда прошло столько времени, это уже невозможно проверить! Да с какой стати это будут проверять? Что ты можешь предъявить? Эту ложечку? Не смеши меня! Ложечка! Кто примет твои слова всерьез? – Он неожиданно протянул руку, вырвал у меня из руки ложечку и спрятал в карман. – Да и где эта ложечка? Тебе померещилось! Не было никакой ложечки!