Адское Воинство - Фред Варгас

— А я думаю, ты ошибаешься. По-моему, парень, который мучил голубя, парень, который убил охотника в Ордебеке, и парень, который поджег машину с Клермон-Брассером, — это, в его представлении, одна компания, и все трое для него одинаково важны.

— Ты вроде познакомился с ним совсем недавно.

— Но у меня складывается впечатление, что мы с ним похожи. Мо, завтра нам надо выйти из гостиницы в половине девятого. И так мы будем делать каждый день. Они должны думать, что у нас тут постоянная работа. Если мы останемся здесь до завтра.

— Ага. Ты тоже его заметил? — спросил Мо, массируя себе живот.

— Того типа на первом этаже, который на нас смотрел?

— Да.

— Он что-то слишком долго на нас пялился, а?

— Да. И кто это, по-твоему, может быть?

— Это может быть легавый.

Кромс открыл окно и закурил, облокотившись на подоконник. Из окна видны были только тесный дворик, отводные трубы, развешанное на веревках белье и цинковые крыши. Кромс выбросил окурок в окно и проследил за тем, как он в темноте упал на землю.

— Нам лучше свалить прямо сейчас, — сказал он.

Эмери гордо распахнул перед гостями двустворчатую дверь своей столовой в стиле ампир, готовясь насладиться произведенным впечатлением. Адамберг, казалось, был слегка удивлен, но остался равнодушным — невежда, подумал Эмери, — однако изумление Вейренка и восторженные комментарии Данглара так его обрадовали, что он даже забыл о недавней перепалке с комиссаром. На самом деле Данглар хоть и восхищался прекрасной мебелью, но считал, что хозяин дома утратил чувство меры, стараясь как можно тщательнее воссоздать обстановку эпохи.

— Чудесно, капитан, просто чудесно, — все же сказал под конец майор, взяв рюмку с аперитивом, ибо воспитанностью он далеко превосходил Адамберга и Вейренка.

Именно по этой причине майор Данглар в течение всего ужина говорил за троих, с искренней увлеченностью, которую так превосходно умел изображать, за что Адамберг всегда был ему благодарен. К тому же вина в старинных графинах с гербом князя Экмюльского было столько, что майору явно не угрожал синдром абстиненции. За компанию с Дангларом, который досконально знал родословную графа д’Ордебека и мог во всех подробностях рассказать о битвах маршала Даву, Эмери порядком напился, от этого его всегдашняя чопорность куда-то улетучилась, он стал сердечным, открытым и даже сентиментальным. Адамбергу почудилось, что плащ славного маршала вместе с величавой осанкой потихоньку сползает с плеч его наследника и вот-вот окажется на полу.

Между тем лицо Данглара тоже оживилось, на нем появилось какое-то необычное выражение. Адамберг достаточно хорошо знал своего помощника, чтобы понять: это затаенное лукавство не имеет ничего общего с состоянием блаженной расслабленности, в которое Данглар обычно впадал от спиртного. Майор словно бы задумал озорную проделку и решил пока держать это в тайне. Возможно, подумал Адамберг, он что-то затевает против Вейренка: сегодня вечером он почти вежлив с лейтенантом, а это не предвещает ничего хорошего. Если сегодня он улыбается Вейренку, значит собирается вскоре его одурачить.

Ордебекская драма, забытая и ушедшая в тень на время имперского празднества, все же напомнила о себе, когда подали кальвадос.

— Эмери, что ты будешь делать с Мортамбо? — спросил Адамберг.

— Если ты вызовешь на подмогу своих ребят, мы обеспечим ему постоянную охрану из шести-семи человек в течение недели. У тебя найдутся подходящие люди?

— У меня есть женщина-лейтенант, которая одна стоит десяти мужиков, но она сейчас работает под прикрытием. Могу освободить одного-двух крепких ребят.

— А твой сын не мог бы нам помочь?

— Я не допускаю его к оперативной работе, Эмери. Он не получил необходимой подготовки и не знает, как действовать в опасной ситуации. И, кроме того, он только что отправился в путешествие.

— Вот как? Я думал, он готовит репортаж о прогнивших листках.

— Да, он этим занимался. Но ему позвонила девушка из Италии, и он отправился туда. Ты же знаешь, как это бывает.

— Еще бы! — отозвался Эмери, откинувшись на спинку кресла (насколько это было возможно в ампирном кресле с прямой спинкой). — У меня, как у всех, в свое время была масса приключений, но женщину моей мечты я встретил здесь. Когда меня перевели в Лион, она поехала со мной, хотя ей уже приелись наши отношения. Но я-то еще ее любил, я думал, она будет рада, если мы вернемся в Ордебек, в родные края, к старым друзьям. Поэтому я рыл землю носом, чтобы вернуться. А она, видите ли, захотела остаться в Лионе. В первые два года службы в Ордебеке у меня все валилось из рук. Потом я стал шляться по борделям в Лизьё, но без всякого удовольствия. Да, я ни в чем не похож на своего предка, друзья мои, если я вправе вас так называть. Из всех сражений, в каких мне довелось участвовать, я не выиграл ни одного. Если не считать нескольких задержаний, которые смог бы провести любой дурак.

— Не знаю, можно ли оценивать жизнь по таким критериям, как «выиграть» или «проиграть», — негромко сказал Вейренк. — По-моему, давать оценку собственной жизни вообще неправильно. Нам все время приходится так делать, но по сути это преступление.

— «Это хуже, чем преступление, это ошибка», — подхватил Данглар, повторяя фразу, которую Фуше якобы сказал Наполеону.

— Вот это мне нравится, — сказал Эмери и неуклюже встал, чтобы налить всем вторую порцию кальвадоса. — Нашелся топор, — объявил он вдруг. — Его перебросили через каменную ограду у дома Глайе, и он лежал в овраге.

— Неужто ты думаешь, — сказал Адамберг, — что, если бы один из братьев Вандермот решил убить Глайе, он взял бы для этого свой топор? А если, предположим, он все-таки убил его, то разве не было бы проще после убийства унести топор домой?

— Я тебе уже говорил, Адамберг: тот факт, что это их топор, можно истолковать двояко. Либо как доказательство невиновности, либо как очень хитрую попытку сфабриковать такое доказательство.

— Недостаточно хитрую для них.

— Я смотрю, они тебе понравились, да?

— Я против них ничего не имею. Ничего серьезного — на данный момент.

— Но они тебе понравились.

Эмери вышел из столовой. Вернувшись через несколько секунд, он положил на колени Адамбергу большую школьную фотографию:

— Вот, смотри, нам всем тут от восьми до десяти лет. Иппо уже очень высокий, он третий слева в последнем ряду. У него еще по шесть пальцев на обеих руках. Ты знаешь эту жуткую историю?

— Да.

— Мальчик в первом ряду, единственный, кто не улыбается, — это я. Как видишь, я их знаю не первый день. И могу тебе сказать: Иппо был настоящим бандитом. Ничего общего с тем милым мальчиком, которого он потехи ради изображал перед тобой. Мы все у него по струнке ходили. Даже я, хоть и был на два года старше.