Фальшивка - Николас Борн

Настали хорошие дни. Держа детей за руки, они предельно осторожно скользили по льду среди всех этих мчащихся, вихрем кружащихся конькобежцев. Реакции на заявление об увольнении пока не последовало, да это и не очень его интересовало. Грете он сказал о своем решении уйти из редакции. Она удивленно наморщила лоб и, пожалуй, чересчур живо одобрила его шаг, словно давно знала все, что к нему подталкивало. Он накрывает в кухне на стол к ужину. Грета в прихожей снимает с детей пальтишки. Он входит в ванную, дети в пижамах умываются перед сном, Грета стоит прислонившись к стене и смотрит на них. «А, это вы…» – пробормотал он и вышел.

Вот так сурово он обуздывал себя. И все-таки не мог понять, что заставляет его иногда по-воровски искать близости детей и вопреки всей своей сдержанности стараться привлечь их. Если он лежал в гостиной на диване и дети забирались на него, садились верхом, прыгали и возились, а время от времени, затихнув, молча его разглядывали, он им не мешал. Закрывал глаза, и дети осторожными тоненькими пальчиками поднимали ему веки, словно мертвой птице. И наконец, что-то шепча, сползали с него и на цыпочках уходили в детскую. Что же, теперь они просто растут и, подрастая, становятся спокойнее? – думал он, – или они безотчетно опасаются сделать хоть какое-то неверное движение в опасном пространстве между тобой и Гретой.

После обеда – Грета уже прочитала детям главу из «Путешествия Нильса с дикими гусями» – он предложил пойти посидеть в каком-нибудь кабачке – так он представлял себе их разговор. Однако ничем не показал своего огорчения, когда Грета очень приветливым тоном ответила: «Конечно, пойди, тебе надо развеяться».

Итак, молчание. Слово было бы еще большей подлостью. Ни он, ни она не хотят мучить друг друга. А размышления ничего не дают, сколько ни размышляй, ничто не сдвигается с мертвой точки, сколько ни размышляй, лишь разбередишь старую рану, расцарапаешь, раздерешь до крови. Грета не захотела пойти, не захотела посидеть с ним «в каком-нибудь кабачке», как он себе представлял, и она ведь не сомневалась – он примет отказ как должное. Он сел в машину и включил мотор. Потом вышел и почистил заледеневшие стекла, наконец в полном порядке отбыл.

Водку и пиво пил у стойки. За столиками тискались парочки, молодые. Кто-то обратился к нему, потом еще кто-то, но скоро, заметив в вежливом тоне отчужденность, его оставили в покое. Музыка гремела вовсю, невыносимо, из-за этого мелькавшие в голове мысли только утомляли и причиняли боль. Ах, пустота в голове, звенящая, гулкая пустота. Но никаких других изменений не было. В конце концов он повис, привалившись к этой чертовой музыке, пьяный, и тут с предельной ясностью увидел границы, проходящие через все обстоятельства его жизни. Многое сразу пришло в порядок, сосредоточилось, распределилось. «Проблема» перестала влиять на все остальное. Сама она не сделалась разрешимой, но теперь она приемлема, о, страшно приемлема.

Окольными путями он приехал домой, не зажигая света, тихо вошел в свою комнату и услышал дыхание Греты, почувствовал ее дыхание на своем лице. И просто, ни о чем не раздумывая, лег к ней, не проснувшейся, спокойно и тихо спавшей.