Тайна оберега - Татьяна Милях

– Уведите.

Девушку вывели. Бросив последний взгляд на Евсея, она в отчаянье закусила губу. «Ну как же так? Почему даже он не верит мне?» – сердце Таяны скрутило от боли, а к глазам подступили слёзы. Вернувшись в свою клеть она, устроившись на лавке свернулась комочком и пол ночи проплакала. Недоверие Евсея горше всего томило душу.

Когда обвиняемую увели Прохор прищурившись взглянул на племянника:

– Ну что убедился? Жаль амулета ценного при ней не нашли, – вздохнул он. – Молчит, не говорит куда дела. Спрятала где или продала? Ничего, как на дыбу подвесят, всё расскажет, во всём признается.

– Как на дыбу? – вкинул голову Евсей. – На дыбе и ты, Прохор, расскажешь всё, что было и, что не было, – и немного подумав, признался. – Не продавала она амулет… мне отдала.

– Вот как? Зачем? – удивился Долматов.

– Вот и я хочу тебя спросить: – зачем ей вещь дорогую воровать, а потом просто так отдавать? – устремил княжич упрямый взгляд на дядьку.

– Так она через этот амулет тебя и заколдовала! – даже обрадовался Прохор.

– Чего ты несёшь?

– Вот, не зря Пелагея тебе девчонку подсунула, – торжествующе оскалился Долматов.

– Да, ты с этой Пелагеей просто разума лишился. Всё злодейства у тебя с ней связаны, – возмутился Евсей.

– Ведьма она! – огрызнулся Прохор и вернул разговор в прежнее русло. – Завтра в Вязьму отправимся. Там всё произошло, тамошнему воеводе суд и держать. Только тебя и ждал. Раз холопка твоя, тебе и ответ держать. Сыскной Приказ десяток стрельцов нам для охраны выделил.

– А не маловато ли? Для столь опасной преступницы? – презрительно поморщившись съязвил княжич.

– Смейся, смейся, – огрызнулся Прохор. – От этой ведьмы всякое можно ожидать. Уж больно хитра. Кстати покажи амулет-то, – попросил он. Евсей нехотя достал из-за пазухи оберег. – Дааа! Занятная вещица. Точно колдовская, не православная.

– Так тогда твой пан и есть колдун, – спрятав оберег обратно хмыкнул Евсей. – Если оберег действительно его.

Пропустив насмешливое уточнение мимо ушей Прохор предупредил:

– Пан очень просил вернуть ему амулет, – сурово взглянул он на Евсея.

– Верну, – нахмурился княжич. – Когда время придёт…

Ночью Евсею вновь не спалось, он вспоминал допрос Таяны. В голове всплывали её ответы, мелькали страницы документов, и не отпускали ядовитые слова Фрола. Сердце протестовало, заверяя, что Таяну оговорили, но разум пытался убедить его в обратном. «Может действительно у меня глаза застило? Не хочу видеть очевидного? Может она действительно играла со мной в надежде наказания избежать?» Но сердце тут же возражало:

– Нет, она не такая!

– Хочешь сказать, что все вокруг клевещут, а одна она правду говорит? – не унимался разум, и душу жгло раскалённым железом.

Только под утро устав от борьбы с самим собой Евсей уснул.

В преддверие скорого отъезда во дворе Долматова царила суета. Левашов вышел на крыльцо и угрюмо оглядел толпившийся у ворот конный отряд стрельцов. Евсей выглядел помятым и не выспавшимся, и Прохор, настороженно взглянув на племянника, с разговорами приставать не стал.

Вскоре вывели растрёпанную Таяну и под конвоем, словно преступницу, усадили на устланную соломой телегу. Дворовые слуги, высыпав на улицу, с опаской поглядывали на узницу и, перешёптываясь, осуждающе качали головами. Выставить девушку перед людьми в столь неприглядном свете уже было наказанием. Что может быть хуже публичного порицания?

Наполненные растерянностью и страхом глаза Таяны с надеждой устремились на Левашова. Она до последнего не понимала: как такое могло с ней случиться? А заметив хмурый вид Евсея, девушка обречённо поникла. «Он тоже поверил в эту чудовищную ложь» – пронзило тоской её сердце.

Княжич, стараясь ни на кого не смотреть, вскочил на коня. Горький осадок першил в горле, а тягостные сомнения, хищным коршуном вцепившись в грудь, терзали трепетную плоть. Внешне он выглядел спокойным, лишь перекатывающиеся желваки на скулах выдавали его напряжение. «Что я могу сделать?» – терялся в догадках Евсей, и собственное бессилие ещё больше изводило его.

Наконец отряд тронулся в путь и, минуя крепостные стены, вскоре выехал на дорогу, ведущую к Вязьме. Окраины столицы остались уже далеко позади, когда донесшийся до ушей Левашова шум заставил его обернуться. Поднимая тучи пыли по тракту мчалась карета. Евсей заинтересовался, кто же это так спешит, и придержал коня. Карета поравнялась с всадником, и в окошке Левашов с изумлением разглядел знакомое лицо.

– Божена? Откуда ты здесь?

Экипаж остановился, и один из слуг, спрыгнув с подножки, открыл дверцу. Княжич спешился и подал невесте руку. Полячка лучезарно улыбнулась.

– Насилу догнала тебя! – тут же повисла она на шее Евсея.

– Разве можно женщине одной по дорогам скитаться? – осторожно высвободился из хватки панны Левашов.

– Ну, вообще-то я не одна. Вон у меня сопровождающие, – кивнула она в сторону слуг. – Как услышала, что ты в Москве, тотчас к тебе собралась. Но мне сказали, что ты Вязьму подался.

– Сама как в Москве оказалась?

– С дядюшкой приезжала… Лично Филарету в ноги падала, обещала вашу веру принять, чтоб нам обвенчаться позволил. Ты рад? – заглянула в глаза княжича красавица.

– Рад, – буркнул Евсей.

– А по тебе что-то не похоже, – обиженно скривилась она, но тут же бросив томный взгляд, заворковала: – Уж как я соскучилась по тебе, милый мой. Ничего… Скоро уже ничто не помешает нам быть вместе.

От навязчивого заигрывания женщины Левашов ощутил неловкость: почему-то теперь Божена его только раздражала. Не увлекали её горячие губы, не манили озорные глаза, не волновала обтянутая дорогой тканью грудь.

– Что ты в самом деле, люди вокруг, – поморщился он.

– Подумаешь, люди! – повела она плечиком. – Мы с тобой почти муж и жена.

– Вот именно: «почти», – довольно резко ответил княжич. – Да и не принято у нас на людях даже мужу с женой вот так миловаться.

– Ну, не сердись! Садись ко мне в карету, а служанку я выгоню, – многообещающе взглянула Божена.

– На службе я, – вновь вскочил на коня княжич и кивнул в сторону удаляющегося отряда. – Видишь, догонять надобно.

Недовольно фыркнув, панна забралась обратно в экипаж, и кучер, щёлкнув кнутом, погнал лошадей, последовав за Евсеем.

– Похоже, ваш жених не слишком рад встрече, – ухмыльнулась камеристка Божены.

– Прикрой рот, Зоська, – зло зыркнула на служанку госпожа и скривилась. – Русский увалень. Ни такта, ни обхождения.

Божена, поглядывая через окошко на спину княжича, задумалась. После того, как пан Залевский добился сговора на её свадьбу с Левашовым, сам Якуб вернулся в Вязьму, а племянницу оставил в Москве на попечение Болеслава. Девица незамедлительно отправила Евсею страстное письмо в надежде, что он тут же примчится в столицу, но жених почему-то не торопился увидеть невесту, и, нутром почувствовав неладное, Божена заволновалась. Конечно, князь теперь не сорвётся с крючка, прекрасно понимала панна, но ей хотелось сохранить и свою власть над ним. Неизвестно, как ещё повернётся дело у Болислава, а терять свою выгоду и расположение богатого русского боярина интриганка не собиралась. «Да и любовник он отменный» – признавала Божена. И вот накануне, только услышав от Фрола Друцкого известие о Левашове, полячка, не мешкая, решила отправиться за женихом, но теперь его отстранённость и холодность её несколько озадачили. «Ничего, вечером приласкаю, вновь телком послушным сделается… – самонадеянно усмехнулась она. – Мужикам лишь одно надо… против этого они устоять не могут…»