Жена штандартенфюрера - Элли Мидвуд

Завернув за угол, я тут же остановилась в шоке от увиденного: трое эсэсовцев держали за руки отчаянно сопротивляющуюся молоденькую девушку, в то время как четвёртый медленно спускал поводок на своей бешено лающей овчарке, подпуская собаку всё ближе и ближе к их жертве. Сама девушка была абсолютно голой, с разорванной одеждой, лежащей под её ногами. Один из эсэсовцев, держащих её, отпил из бутылки, зажатой в свободной руке и затем сунул горлышко в рот девушке.

— На-ка, выпей, дорогуша! — Его приятели расхохотались ещё громче, пока он пытался влить алкоголь девушке в горло, заставляя её кашлять, отплёвываться и хватать ртом воздух. — Не смей выплёвывать, сучка ты еврейская, давай, пей за победу Великого рейха!

Девушка дёрнула головой, отчаянно стараясь отвернуться от бутылки, но надзирателя это, похоже, только ещё больше разозлило.

— Или ты пьёшь из этой бутылки, шлюха ты жидовская, или я её тебе между ног засуну!

Судя по одобрительным крикам и хохоту его дружков, эсэсовцы встретили предложение своего вожака с большим энтузиазмом.

— Какого черта вы с ней делаете?! — Я наконец обрела контроль над своим голосом. — Сейчас же отпустите её!

Четыре пары глаз немедленно уставились на меня, и я нервно сглотнула. Я вдруг очень пожалела, что офисным сотрудницам СС не разрешалось ношение личного оружия.

— А ты ещё кто такая? — спросил эсэсовец с бутылкой.

— Я — личная помощница группенфюрера Гейдриха, — попыталась ответить я насколько можно увереннее, принимая в расчёт ситуацию.

— Да ну? — Саркастичная ухмылка перекосила его лицо. — И с чем же ты ему помогаешь?

— Может, ты и нам с чем-нибудь сможешь помочь, а? — Ещё один грязно мне подмигнул, и все они рассмеялись.

— Я не думаю, что это прилично — разговаривать в подобной манере с официальным представителем инспекции СД, господа офицеры. А ещё я не думаю, что подобное поведение будет одобрено вашими командирами.

— Но они же сейчас не здесь, не так ли?

— Почему бы тебе тогда с нами не выпить?

— Знаешь, а ты очень хорошенькая.

— Да, намного лучше, чем эта жидовка.

«Вот дьявол, ну почему у меня нет при себе хоть какого-то оружия?»

Эсэсовец с бутылкой подошёл вплотную ко мне, но я и шагу назад не сделала. Они как собаки — начнёшь убегать, только хуже их разозлишь. С такими надо разговаривать лицом к лицу, пусть даже пот уже выступил у меня под рубашкой. Он остановился в сантиметрах от меня, и я невольно поморщилась от водки, которой от него несло. Должно быть это был адреналин, но как бы то ни было, я вдруг почувствовала такой прилив бесстрашия, что прищурила глаза и сказала едва слышно, сквозь стиснутые зубы:

— Только попробуй хоть пальцем меня тронуть, и будешь завтра с утра болтаться вон на тех парадных воротах.

— А ты не из трусливых, да?

— А меня есть кому защитить.

— Ты его любовница? Точно, его. Потому-то он тебя с собой и притащил, да? Ты и вправду очень хорошенькая… Не бойся, мы не трогаем генеральских девушек.

Ну раз он сам пришёл к такому неожиданному, но весьма удобному для меня мнению, было бы глупо его разочаровывать.

— И эту тоже в покое оставьте. Она же еврейка, в конце-то концов. Если, конечно, не хотите присоединиться к остальным заключённым за преступление против чистоты расы.

— Ах, вот вы где, Аннализа!

Голос адъютанта коменданта был как нельзя кстати. Я едва сдержала вздох облегчения и повернулась как раз чтобы увидеть его разъярённое лицо при виде обнажённой девушки и держащих её надзирателей.

— Какого дьявола вы делаете?! Да сколько раз вам можно говорить?! Бестолочи! Ты, ну-ка быстро оделась! А вы все — завтра же утром к коменданту на ковёр, всё ясно?! А теперь проваливайте к чёрту отсюда, и чтобы духу вашего здесь больше не было!!!

— Так точно…

Эсэсовцы, явно расстроенные, что их «вечеринка» подошла к такому неожиданному концу, кое-как отдали Францу честь и побрели обратно к своему бараку. Девушка-заключённая тем временем подбирала вещи с земли и надевала их дрожащими руками, тихонько всхлипывая.

— Быстрее, быстрее, я тебя всю ночь ждать не собираюсь! — Прикрикнул на неё Франц, и девушка задвигалась быстрее. Франц повернулся ко мне и указал в направлении, откуда он пришёл. — Ваш брат пошёл искать вас вон за тем складом, просто окликните его, он должен быть где-то неподалёку. А я пока отведу её обратно в барак.

Я кивнула и пошла, куда он мне показал. Сердце всё ещё бешено колотилось в груди, и я вытерла потные ладони о юбку. Как только я завернула за угол, я столкнулась с ещё одним эсэсовцем, но когда я попыталась отпрыгнуть назад, он поймал меня за плечи.

— Эй! Это же я, глупышка!

— Норберт! — Я так и не могла разглядеть его лица в темноте, но его голос был как музыка для моих ушей. Я обняла его за шею и крепко прижала к себе. — Слава богу! Как же я рада тебя видеть!

Он расцеловал меня в обе щёки и снова меня обнял.

— Моя малышка-сестрёнка! Это и вправду ты! Я поверить не мог, когда Франц сказал мне, что ты здесь!

Мы уселись на ступенях склада рядом с бараком и взялись за руки. Он никогда не держал меня за руку, когда мы были подростками, потому что я была девочкой, а он не хотел выглядеть «тряпкой» в глазах своих друзей. Теперь же мы не могли отпустить друг друга, наши перчатки сброшены и лежат подле нас. Говорил почти всё время он, а я только слушала, чувствуя себя всё хуже и хуже от каждого его слова.

— Я здесь больше не могу. Правда не могу. Мне приходится напиваться, чтобы уснуть каждый божий день, только чтобы забыть всё то, что я увидел днём. Что я делал, что другие делали. Это — самая настоящая фабрика смерти, Аннализа, вот что это такое. Они хотят медленно загнобить всех этих людей. Им нравится над ними измываться, день за днём; они радуются, наблюдая за их мучениями. Здесь они чувствуют себя богами, с неограниченной властью решать, кому жить, а кому умереть. Им плевать, мужчина ли это или женщина, ребёнок ли, старик… Для них это не люди, а так, скот. Потому-то они и клеймят их как скот, набивают им номера на руку, чтобы ещё больше их обесчеловечить, заставить почувствовать себя ничтожествами. Мне до смерти противно быть частью всего этого, Аннализа, ты и представить себе не можешь как! Я сам себе омерзителен. Я ненавижу себя, Аннализа, я правда себя ненавижу. Я не заслуживаю того, чтобы жить с единственной целью — смотреть, как остальные умирают вокруг.

— Не говори так, Норберт! — Его слова уже откровенно меня пугали, и я крепче сжала его руку. — Я поговорю с группенфюрером Гейдрихом, я попрошу его перевести тебя куда-нибудь, я обещаю!

— Он тебя не станет слушать. Я уже с комендантом говорил миллион раз, и он каждый раз мне отказывал. Он говорит, что я один из немногих, кто не доставляет ему никаких проблем, и что ему такие люди нужны. В каком-то смысле он прав: в конце смены я заваливаюсь в кровать со своей бутылкой и остаюсь там до следующего утра, в отличие от остальных.