Жена штандартенфюрера - Элли Мидвуд

Я уже сама знала, чем именно занимались те самые остальные, когда заканчивалась их смена, я только что увидела это своими собственными глазами. Норберт даже не удивился, когда я рассказала ему о произошедшем.

— Они частенько себя подобным развлекают. Ничего нового. Комендант, и тот знает, он говорил им, конечно, раз сто, чтобы прекратили это, но он же не может каждую ночь лично патрулировать лагерь и следить за своими подчинёнными. Они это прекрасно знают, вот и продолжают в том же духе.

— Что бы они с ней сделали, если бы Франц вовремя не подоспел?

Норберт пожал плечами.

— А ты сама-то как думаешь? Поиздевались бы сначала, потом скорее всего изнасиловали бы, потом собаку натравили, потом надписи бы всякие на ней понаделали своими кинжалами, опять бы изнасиловали, сигаретами пожгли, да чёрт их знает, чего бы им там ещё в голову пришло. А потом отвели бы её обратно в барак. Если бы наутро она была ещё жива, то пошла бы на работу.

Я хотела что-то сказать, хоть что-нибудь, но не могла найти слов. С минуту я просто держала его руку в своей, гладила по отросшим светлым волосам, по небритой щеке, прижимала его голову себе к груди. Я так отчаянно хотела забрать его с собой, обратно домой.

— Я вытащу тебя отсюда, родной, обещаю, — Наконец сказала я, целуя его в лоб. — Я всё сделаю, но тебя вытащу, вот увидишь.

Он довёл меня обратно до виллы коменданта и остановился у входа.

— Ты ведь знаешь, как сильно я тебя люблю, Аннализа?

— Ну конечно, знаю. Я и тебя люблю, Норберт.

— И маму, и папу.

— Знаю, милый, знаю.

— Я просто хотел ещё раз тебе это сказать на прощание.

Он посмотрел на меня очень серьёзно, и что-то странное промелькнуло у него в глазах.

— Норберт?

— Жаль, что у нас не было больше времени.

Он поцеловал меня в щёку и обнял в последний раз.

— Ты прости меня, пожалуйста, если я был тебе плохим братом.

— Ты никогда не был плохим братом, Норберт. Ты был… ты и есть самый лучший на свете брат, какого только можно пожелать.

Он грустно улыбнулся и отступил назад.

— Скажешь маме и папе, что я их люблю?

— Конечно, скажу.

— И передай Генриху, чтобы хорошенько за тобой приглядывал.

— Вот сам ему и скажешь, когда приедешь в увольнение на мой день рождения. Не забудь, ты обещал!

Он молча кивнул, махнул мне в последний раз и пошёл обратно в лагерь, его чёрная форма постепенно растворялась с каждым его шагом, пока ночь не проглотила его целиком.

* * *

Я прижималась лбом к холодному мрамору на полу ванной, но и это ни капли не помогало. После очередного спазма меня снова вырвало в унитаз. Холодный, липкий пот покрывал всё моё тело, и я никак не могла унять дрожь в руках и ногах. Я слишком долго себя сдерживала. Я была самим очарованием с моими компаньонами на пути домой. Я даже расшифровала свою стенографию и аккуратным, ровным почерком записала всё нужное для доклада группенфюрера Гейдриха ещё до того, как мы сошли с поезда в Берлине, слово за словом заново переживая всё увиденное и услышанное в Аушвице. Сам генерал даже снизошёл до того, чтобы пожать мне руку, прежде чем я села в машину, в которой меня ждал Генрих.

— Я должен признать, вы прекрасно справились, Аннализа. Мы стараемся не вовлекать женщин в подобную деятельность по вполне понятным причинам, но вы превзошли все мои ожидания. Примите мою благодарность за оказанные услуги. Да, и не забудьте: вы подписали соглашение о неразглашении, что подразумевает, что информация касательно инспекции не может быть передана ни в письменном, ни в устном виде абсолютно никому, вашим ближайшим членам семьи включительно.

«Другими словами, скажешь кому-нибудь, что мы планируем уничтожить всё еврейское население Европы и присоединишься к ним». Я молча кивнула.

— Я всё понимаю, герр группенфюрер. Ещё раз спасибо за такую неоценимую возможность вам ассистировать.

— Не стоит благодарности. До встречи в понедельник в офисе.

— До свидания, герр группенфюрер.

В машине я чмокнула Генриха в щёку и всю дорогу не умолкала о том, какой красивой была вилла коменданта и какой стол накрыла для нас его жена. Он меня ни о чем не спрашивал и не перебивал; он прекрасно понимал, что я не могла перестать говорить и смеяться от нервов. Но как только мы открыли входную дверь, и Рольф бросился на меня, прыгая и царапая меня своими мощными лапами, обнажая свои белые острые клыки, стараясь лизнуть меня в лицо, совершенно неотличимый от всех тех овчарок, натренированных разрывать людей заживо по первой же команде, тут я не выдержала. Я оттолкнула собаку в сторону и бросилась к ближайшей ванной комнате на первом этаже.

Меня тошнило пока я захлёбывалась слезами, крича на Генриха сквозь закрытую дверь, чтобы оставил меня в покое. Я понимала, что он только хотел помочь, но чем тут можно было помочь? Я просто хотела, чтобы меня никто не трогал. Я свернулась на полу, подтянув ноги к груди и оставалась в такой позиции, пока слёзы и желудочные спазмы не прошли. Мраморные плитки приятно холодили кожу. Тонкий аромат лаванды из саше, что Магда оставляла в каждой комнате, был знакомым и успокаивающим. Понемногу я начала дышать глубже и медленнее, пока не расслабились все сжатые до предела мышцы и пульсирующая боль постепенно не утихла в голове.

Только потом я наконец поднялась с пола, разделась, открыла душ и встала в ванную. Я намыливалась несколько раз с головы до ног, пока не убедилась, что от меня больше не несло тем газом, который, казалось, навсегда въелся мне в нос и горло, пока не смыла всю ту аушвицкую пыль, чтобы ничто больше не напоминало об этом аде. Я до красноты отскребала кожу губкой, пока она не стала до скрипа чистой, и только тогда вылезла из ванной. Завернувшись в плотное полотенце, я вышла из ванной комнаты в поисках мужа.

Я нашла Генриха в его кабинете просматривающим какие-то бумаги. Он поднял голову, как только увидел меня стоящей в дверях, но ничего не сказал и не пошевелился: должно быть не был уверен, готова ли я была с ним говорить. Ещё пока нет. Но я тем не менее подошла к нему, молча залезла к нему на колени и свернулась клубочком в его руках, насквозь промочив его рубашку своими волосами. Он не был против, просто также молча гладил меня по голове пока на улице не стемнело, пока я не почувствовала себя наконец в безопасности и не уснула у него на руках.

* * *

— Что это значит — неподтверждённая информация?! Я её подтверждаю!

Ингрид прижала палец ко рту в универсальном знаке молчания; я же не могла перестать кричать. Я была до крайности возмущена ответом, только что полученным Адамом от ОСС. Они мне не поверили. Не поверили ни единому слову, что я сказала про Аушвиц.

Я мерила шагами гостиную в доме Ингрид и Рудольфа, борясь с нарастающим желанием что-нибудь разбить. Адам тихонько сидел в углу, в то время как Рудольф наполнял свой бокал и бокал Генриха виски. Дом, в котором жили американские агенты, был ещё больше нашего и обставлен с роскошью и изяществом. Неудивительно, ведь согласно их легенде оба они принадлежали к высшим слоям немецкого общества, Рудольф издавна занимавший должность весьма преуспевающего управляющего банком, а Ингрид представлялась известной в светских кругах виолончелисткой, что позволяло ей свободно путешествовать по новообретённым территориям рейха, росшим, как казалось, день ото дня, и мастерски проделывать свою разведывательную деятельность, не вызывая ровным счётом никаких подозрений.