Дело всей жизни. Книга вторая - Ульяна Громова

Ради этого люди рожают детей. Ради этого стоит жить. Вот что значит продлить себя в детях, продолжить свой род. Я только теперь понял, что был неправ, когда боялся.

Я, о них мечтая, их не хотел, но у меня их будет двое.

Никто никогда не получит испытаний больше, чем сможет выдержать. Я ведь только недавно понял, что жив. Что наша с Несси история не закончится на том, что у нас появятся дети.

Наша история с них только начнется…

Я сам словно только что родился.

И проходил всю круговерть первых дней жизни новорожденного. Только вместо анализов у меня брали показания, вместо обхода педиатра я завис на сутки в своем боксе в клинике Рассела для полного обследования, вместо посещений любящих родственников мне предстояла встреча с матерью, вместо дороги из роддома домой — путешествие в Амазонию, а до этого пресс-конференция о покушении на меня, аудит в исследовательском центре и нужно было, наконец, встретиться с Варей.

Отец спокойно принял мою «работу над ошибками» и полностью взял на себя попечительство над ней: упаковал для университета, нанял преподавателей, чтобы она могла написать конкурентное эссе и сдать академические тесты.

Мы с Варей созванивались каждый день и разговаривали чуть ли не по часу. Она делилась впечатлениями, иногда доводя меня до колик от хохота, когда в лицах живописала студенческие будни. Мне нравилось, как она относилась к трудностям — ей приходилось оттачивать английский, нагонять пропущенное, а еще она подружилась с соседкой по комнате и вступила в какое-то братство. Жизнь девушки била ключом.

И это тоже мне нравилось. Варя отвлеклась от своего навязчивого состояния, культа идеального тела. И я снова и снова убеждался, что выдернуть ее из той среды в новую, наполненную неожиданными событиями, было правильным решением.

Мы с ней оба шли на поправку. Потому что я, точно так же завертевшись, думать забыл о выматывающей похоти, привыкал к своей нормальности, хотя все еще поднималось настроение, стоило вспомнить о том, что многолетний ужас остался позади. Я иногда был возбужден, и от мыслей о Несси возникала эрекция, но я больше не мучился от этого желания и… перестал его бояться.

Теперь я копил это щекотное и трепетное ощущение для встречи с моей любимой девочкой.

Улыбнулся этой мысли, допил неожиданно вкусный напиток и снова открыл узкую створку панорамы. Ветерок скользнул по лицу за шиворот, спустился по позвоночнику и ногам, облетел комнату, согрелся и растаял, оставив свежесть и привкус перемен.

Я сложил в копилку и это предчувствие, закрыл окно и включил ноутбук — мой пресс-секретарь еще вчера прислал опросник и «рыбу» ответов, согласованных с федералами. Через четыре часа мне предстояло дать пресс-конференцию и сразу после в офисе встретиться с матерью. Это два простых вопроса, которые я мог закрыть быстро — ответы одним четко регламентированы, а с женщину, которая меня родила, я собирался поставить перед фактом, что ее в моей жизни нет, как не было много лет.

Потом у меня будет неделя, чтобы вернуть артефакт майорунам.

***

На Тринити плэйс на двести черт знает какой этаж в офис крупнейшей мировой корпорации «Appalachian» снова слетелась стая чаек. Не тех, что, умело подражая крику, призывал самбо, а тех, кому не давало покоя мое наследство.

Женщина, которая родила меня, и ее мужчина, он же водитель и по недоразумению мой биологический отец, разглядывали меня как инопланетянина.

— …претензии на наследство Линды Саммерс автоматически аннулированы в связи с покушением на убийство наследодателя, — закончил я озвучивать новости. — А я собираюсь жить долго и счастливо… — сделал паузу и перевел взгляд на Владимира, — если ни у кого не возникнет желания снова помешать мне…

Именно на этих словах внимание, словно магнитом, притянулось к биологическому папаше. На лице матери я видел хотя бы замешательство от того, что я жив. Она если и была этому рада, то тень разочарования из-за уплывшего наследства искажала эту эмоцию, как телевизионную волну на ламповом телевизоре. Но ее я мог понять, как объяснил отец, она «все пела», а вот «пойди же попляши»[37] — не для нее, и потому ее положение, прямо сказать, было плохим. Я не собирался возвращать ей право пользоваться домом в Барвихе — на него у меня появились свои планы, но вот прямо сейчас уже решил, что все-таки не могу оставить ту, что дала мне жизнь, на улице.

Но полное безразличие ко мне био-отца цвело яркими красками, и не только сейчас. Он все время знал, что я его сын, но ни разу не проявил ко мне ни капли внимания. Не обратил на меня даже простого заинтересованного взгляда. Ни разу. Даже когда знал, что я болен.

Не на его голос я возвращался из белого киселя комы. Не за его черты лица цеплялся, чтобы не утонуть в нем окончательно.

Он — никто. Пустое место. Донор, каким я стал для Линды. Он даже находиться здесь и тем самым оскорблять моего настоящего отца не имел права. Он мне до тошноты неприятен.

В памяти словно плотину прорвало — я вспомнил все слова бабушки о нем, хитрый взгляд деда Романа, и даже как они тихо обсуждали то же самое, о чем, глядя на этого здорового мужика, думал я. Он даже не альфонс, а рыба-прилипала. И одно его присутствие полностью перечеркивал желание чем-либо помочь матери. Но я чувствовал потребность сделать это.

— В общем, так… — поставил я ладони на стол и опустил голову, собираясь с мыслями. А потом обратился к Армату: — Выведите этого человека за пределы офисов моей компании и проследите, чтобы больше он сюда войти не мог…

— Я протестую! — возмутился он, впервые подав голос за все время, что находился тут. — Я имею право…

— Выйти отсюда вон, — повысив голос, закончил я за него. — Других прав на территории частной собственности в Соединенных Штатах у вас нет. Армат, будь любезен, просвети по пути этого человека, что ему грозит в случае нарушения моего запрета. А мы пока обсудим кое-что с вами, Властелина Романовна…

Я опустился в кресло и откинулся на спинку, откровенно разглядывая женщину и ища в себе сыновьи чувства. Увы. Не находил.

— Никита, я… — заволновалась она, бегая взглядом от стеклянной двери конференц-зала ко мне и обратно, — я так рада, что ты жив….

Я хмыкнул:

— Но лучше бы нет, да… мама?

Мне оказалось трудно вымолвить это слово. Я отвык от него. Отвык от нее самой. Как бы ни хотел вспомнить что-то приятное, перед внутренним взором стояли картины, как она трахается с тем, кого сопровождали на выход, и как она изо дня в день раздраженно кричала на меня:

«Отвали! Не видишь, я только домой зашла!»

«Ну что тебе опять от меня надо?!»

«Мне это неинтересно».

«Ты что, тупой?! Сколько раз тебе повторять…»