Состояние постмодерна. Исследование истоков культурных изменений - Дэвид Харви

Как же в таком случае фордизм разрешал внутренне присущие капитализму тенденции к перенакоплению? До Второй мировой войны у него отсутствовал надлежащий регуляторный аппарат для того, чтобы осуществить нечто большее, чем участие в некоторых пробных реализациях стратегии временно́го и пространственного перемещения (главным образом в пределах отдельных стран, хотя первые попытки прямых инвестиций на других континентах со стороны американских корпораций действительно начались в 1920-х годах), и поэтому фордизм был вынужден пойти на беспрецедентное обесценивание активов вроде того, что произошло в 1930-х и 1940-х годах. Начиная же с 1945 года, причем главным образом в качестве следствия детализированного планирования военного времени ради стабилизации послевоенного экономического порядка, возникла вполне связная стратегия накопления, выстроенная вокруг контроля над обесцениванием и поглощения перенакопления иными средствами. Обесценивание активов в ходе резких колебаний делового цикла было поставлено под контроль и низведено до того типа постепенного обесценивания за счет запланированного морального устаревания, которое создавало сравнительно небольшие проблемы. Вместе с тем была институционализирована прочная система макроэкономического контроля, которая контролировала динамику технологических и организационных изменений (главным образом за счет могущества корпоративной монополии), удерживала в рамках классовую борьбу (путем коллективных переговоров и государственного вмешательства) и в целом поддерживала баланс массового производства и массового потребления с помощью государственного управления. Однако этот способ регулирования и близко не был бы столь успешным, каким он оказался, если бы не одновременное значительное присутствие и временно́го, и пространственного перемещения, пусть и под надзором зоркого ока интервенционистского государства.

Впрочем, к 1972 году оказалось, что экономика США восседает, как сетовал тогда журнал Business Week, на верхушке долговой горы (хотя с сегодняшних высот она выглядит скорее как холмик, сделанный кротом; см. рис. 9.11). Кейнсианское долговое финансирование, изначально предназначенное в качестве краткосрочного управленческого инструмента для контроля над деловыми циклами, предсказуемо вылилось в попытку поглотить перенакопление посредством постоянного расширения образования фиктивного капитала и следовавшего за этим расширения долгового бремени государства. Постоянное расширение долгосрочных инвестиций, дирижируемых государством, оказалось практичным способом поглощения любых излишков капитала или труда – по меньшей мере до середины 1960-х годов. Пространственное перемещение (в сочетании, конечно же, с долгосрочной закредитованностью) обладало еще более могущественным воздействием. В Соединенных Штатах радикальная трансформация экономики мегаполисов (посредством субурбанизации как производства, так и жилья) вместе с экспансией в южном и западном направлениях поглощала масштабные объемы излишнего капитала и труда. На международном уровне принципиальную роль в поглощении излишков сыграли восстановление экономик Западной Европы и Японии, ускоряющиеся потоки прямых иностранных инвестиций и невероятный рост мировой торговли. Планирование послевоенного «мира и процветания» еще в ходе Второй мировой войны акцентировало необходимость глобальной стратегии накопления капитала в мире, где барьеры для торговли и инвестиций постепенно сокращались, а на смену колониальному подчинению шла открытая система роста, прогресса и кооперации в рамках деколонизированной капиталистической мировой системы. Даже несмотря на то что некоторые аспекты этой программы оказались идеологичными и иллюзорными, достаточная часть этой повестки была реализована, с тем чтобы осуществление пространственной революции в мировой торговле и инвестициях оказалось возможным.

Проблему перенакопления на протяжении длительного послевоенного бума фордистский режим накопления разрешал именно за счет пространственного и временно́го перемещения. Поэтому кризис фордизма можно в некоторой степени интерпретировать именно как исчерпание возможностей обращения с проблемой перенакопления. Временно́е перемещение создавало пирамиду долгов вплоть до того момента, пока единственной жизнеспособной стратегией государства не стала их монетизация. Что в результате и было сделано путем печати такого большого количества денег, которое вызвало инфляционную волну, радикально сократившую реальную стоимость прошлых долгов (тысячи долларов, заимствованные десятилетием ранее, по итогам фазы высокой инфляции обладали незначительной стоимостью). Ускорение времени оборота было нелегкой задачей без уничтожения ценности капитальных активов. Сформировались новые географические центры накопления – юг и запад США, Западная Европа и Япония, а затем и ряд новых индустриализирующихся стран. По мере созревания этих фордистских производственных систем они становились новыми и зачастую высококонкурентными центрами перенакопления. Между географически разделенными элементами фордистской системы усилилась пространственная конкуренция, при этом наиболее эффективные режимы (такие как Япония) и режимы с более низкой стоимостью труда (такие как страны третьего мира, где представления об общественном договоре с трудом либо отсутствовали, либо слабо внедрялись) ввергали другие центры в пароксизмы обесценивания путем деиндустриализации. Пространственная конкуренция усилилась, особенно после 1973 года, поскольку исчерпалась возможность разрешения проблемы перенакопления с помощью географического перемещения. Поэтому кризис фордизма был в той же степени географическим и геополитическим, в какой и кризисом долгового бремени, классовой борьбы или корпоративной стагнации в границах любого отдельного национального государства. В конечном счете под давлением скрытых противоречий капитализма возможности механизмов, разработанных для контроля над кризисными тенденциями, попросту были исчерпаны. Похоже, не оставалось иных возможностей, кроме как вновь прибегнуть к обесцениванию активов подобно тому, что произошло в 1973–1975 или 1980–1982 годах, в качестве первоочередной меры обращения с тенденцией к перенакоплению. За исключением возможности создания какого-то иного режима капиталистического производства более высокого порядка, который мог бы обеспечить твердую основу для дальнейшего накопления в глобальном масштабе.

Гибкое накопление в данном случае, похоже, соответствует простой перекомбинации двух обозначенных Марксом базовых стратегий обеспечения прибыли (прибавочной стоимости). Первая из них, определяемая как абсолютная прибавочная стоимость, базируется на удлинении рабочего дня для его соответствия заработку, необходимому для обеспечения воспроизводства рабочего класса при некоем сложившемся уровне жизни. Тот сдвиг в направлении увеличения рабочего времени в совокупности с общим снижением уровня жизни либо за счет эрозии реальной заработной платы, либо благодаря перемещению корпоративного капитала из регионов с высокими зарплатами в регионы с низкими, фиксирует один из аспектов гибкого накопления капитала.

По этой причине многие стандартизированные производственные системы, созданные в условиях фордизма, переместились на глобальную периферию, сформировав «периферийный фордизм». Даже новые производственные системы, стандартизируясь, имели тенденцию перемещаться из их инновационных колыбелей в третий мир. (В качестве примера можно привести перемещение компании Atari в 1984 году из Кремниевой долины в Юго-Восточную Азию с ее дешевой рабочей силой.) В рамках второй стратегии, известной как относительная прибавочная стоимость, организационные и технологические изменения запускаются для того, чтобы получить временные прибыли для инновационных фирм и иные виды прибыли по мере снижения издержек на товары, которые определяют уровень жизни трудящихся. И здесь быстро распространяющееся засилье инвестиций, которые сокращали занятость и издержки на труд во всех отраслях от угледобычи и производства стали до банкинга и финансовых услуг, в 1980-х годах было совершенно очевидным аспектом накопления капитала. Однако опора на эту стратегию выводит на первый план высококвалифицированную рабочую силу, а также способность понимать новые и при этом гораздо более гибкие модели технологических инноваций и рыночных ориентаций, внедрять их и управлять ими. По мере того как капитализм все больше зависит от мобилизации сил интеллектуального труда в качестве механизма дальнейшего накопления, внутри рабочей силы возникает высокопривилегированная и в некоторой степени могущественная группа.