План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941-1945 - Алан Кларк

Бой разгорался внутри здания. Мы чувствовали и слышали шаги и дыхание вражеских солдат, но из-за дыма видеть их не могли. Бились на слух.

Вечером при короткой передышке подсчитали боеприпасы. Их оказалось немного: патронов на ручной пулемет – полтора диска, на каждый автомат – по 20–25 и на винтовку – по 8–10 штук.

Обороняться с таким количеством боеприпасов было невозможно. Мы были окружены. Решили пробиваться на южный участок, в район Бекетовки, так как с востока и северной стороны элеватора курсировали танки противника.

В ночь на 21 сентября под прикрытием одного ручного пулемета мы двинулись в путь. Первое время дело шло успешно, фашисты тут нас не ожидали. Миновав балку и железнодорожное полотно, мы наткнулись на минометную батарею противника, которая только что под покровом темноты начала устанавливаться на позицию.

Помню, мы опрокинули с ходу три миномета и вагонетку с минами. Фашисты разбежались, оставив на месте семь убитых минометчиков, побросав не только оружие, но и хлеб и воду. А мы изнемогали от жажды. «Пить! Пить!» – только и было на уме. В темноте напились досыта. Потом закусили захваченным у немцев хлебом и двинулись дальше. Но, увы, дальнейшей судьбы своих товарищей я не знаю, ибо сам пришел в память только 25-го или 26 сентября в темном сыром подвале, точно облитый каким-то мазутом. Без гимнастерки, правая нога без сапога. Руки и ноги совершенно не слушались, в голове шумело.

Открылась дверь, и при ярком солнечном свете я увидел автоматчика в черной форме. На левом рукаве нарисован череп. Я понял, что нахожусь в лапах противника…»

Немецкое наступление, так блестяще начавшееся, которое за несколько недолгих недель подтвердило способность вермахта потрясти весь мир и расширило границы рейха до самой дальней точки, теперь, вне всяких сомнений, прочно завязло. В течение почти двух месяцев на картах не появлялось никаких изменений.

Министерство пропаганды утверждало, что происходит «величайшая битва на выносливость, которую когда-либо видел мир», и ежедневно публиковало цифры, показывавшие обескровливание Советов. Независимо от того, верили ли им немцы или нет, факты были совсем другими. Немцы, а не Красная армия, были вынуждены не раз повышать свои ставки.

С тем же хладнокровием, с каким Жуков отказывался ввести в бой сибирский резерв, пока исход битвы за Москву не стал ясен, он давал минимум подкреплений 62-й армии. За два критических месяца, с 1 сентября до 1 ноября, только 5 стрелковых дивизий были присланы из-за Волги – едва достаточно, чтобы покрыть «убыль». Но за этот период из призывников были подготовлены 27 свежих стрелковых дивизий, новая материальная часть и кадровый состав из закаленных офицеров и сержантов. Они были сосредоточены в районе между Поворином и Саратовом, где завершалась их подготовка и откуда часть их попеременно направлялась в центральный сектор на короткие сроки для получения боевого опыта. Результатом было то, что, пока немцы медленно расточали свои дивизии, теряя людей, Красная армия наращивала резерв людей и танков.

К чувству разочарования из-за остановки перед такой близкой (как казалось бы) победой вскоре добавились дурные предчувствия, которые усиливались с каждой неделей из-за того, что армия так и оставалась на той же позиции. «Дни снова становились все короче, и по утрам воздух был совсем холодным. Неужели нам придется сражаться еще одну ужасную зиму? Я думаю, именно это стояло за нашими усилиями. Многие из нас чувствовали, что за это можно отдать что угодно, любую цену, если бы только мы могли кончить до зимы».

Если в настроениях солдат преобладали то ярость, то уныние, на более высоком уровне в группе армий разыгрывались конфликты личностей и звучали обвинения. Первыми поплатились два танковых генерала, Витерсгейм и Шведлер. Суть их нареканий заключалась в том, что танковые дивизии изнашиваются в операциях, к которым они совершенно не приспособлены, и что после еще нескольких недель уличных боев они станут не способны выполнять свою главную задачу – вести бои с танками противника в маневренных операциях. Однако рамки военного этикета не позволяли командирам корпусов, какими бы заслуженными они ни были, протестовать против стратегических решений, и каждый предпочел высказывать несогласие по более узким тактическим вопросам.

Генерал фон Витерсгейм командовал 14-м танковым корпусом, который первым из всех немецких частей прорвался к Волге у рынка в августе. Его ни в коем случае нельзя обвинить в робости, потому что он провел свой корпус через Северную Францию в 1940 году по пятам Гудериана и был одним из немногих офицеров в германской армии, стоявших за дальнейшее наступление через Маас. Витерсгейм сказал Паулюсу, что артиллерийский огонь русских с обеих сторон коридора наносит такой урон его танкам, что их следовало бы отвести назад и держать коридор открытым силами пехоты. Он был уволен и отослан в Германию, где закончил свою военную карьеру рядовым фольксштурма в Померании.

Генерал фон Шведлер командовал 4-м танковым корпусом и возглавлял южную часть войск в контрударе против наступления Тимошенко на Харьков в мае. Его случай интересен тем, что он был первым генералом, предупреждавшим об опасности сосредоточения всех танков на острие главного удара, ставшего тупиком, и об уязвимости со стороны русской атаки с флангов[75]. Но осенью 1942 года идея атаки русских рассматривалась как «пораженческая», и Шведлер тоже был уволен.

Затем покатилась голова генерал-полковника Листа, главнокомандующего группой армий «А». После первого броска через Кубань, когда 1-я танковая армия к концу августа подошла к Моздоку, фронт германского наступления замер вдоль контура Кавказского хребта и реки Терек. Сыграли роль различные факторы, а именно перенацеливание бомбардировщиков Рихтгофена на Сталинград и активизация русских в обороне. Клейст отмечал:

«На ранних этапах… я встречал плохо организованное сопротивление. Как только силы русских оказывались обойденными, большая их часть, казалось, больше думала о том, как добраться к себе домой, чем продолжать драться. Теперь было совсем не так, как в 1941 году. Но когда мы проникли в район Кавказа, войска, которые мы встретили, были местными, и они сражались упорнее, потому что воевали, защищая собственные дома. Их упорное сопротивление было тем более эффективно, потому что условия местности были так трудны».

В результате первый план овладения нефтеносными районами был изменен, и ОКВ приказало Листу преодолеть Малый Кавказ у западной оконечности и захватить Туапсе. Подкрепления, среди которых были три горные дивизии, особенно ценные для Клейста, вместо этого были переданы 17-й армии. Если бы его наступление увенчалось успехом, немцы прорвались бы через Кавказские горы в их самой нижней точке и захватом Батуми смогли бы интернировать Черноморский флот, обеспечить безопасность Крыма и дружественный нейтралитет Турции. Но на деле одна трудность громоздилась на другую, и, несмотря на получение подкреплений, Лист мало продвинулся. В сентябре Йодль был прислан как представитель ОКВ в штаб Листа, чтобы сообщить ему о «нетерпении фюрера» и попытаться ускорить наступление.