Новый год по новому стилю - Ольга Горышина

Мышь тут одна. Как раз в серебре — кофта у меня серая с серебряной нитью. Надо было ее надевать на встречу Нового года, а не красное платье. Вот и стала красной тряпкой для Вербова-старшего. Ну и младшего заодно…

— Бери пакетик, чего ждешь? Как не дома…

А будто дома — об этом говорил мой бегающий взгляд и против воли дрожащие руки.

— У бабы Лизы, как они называют свою королеву. Так что вы тезки.

Мои мысли бегут быстрее ее слов. Я столько всего надумать себе успею за этот вечер.

— Дать тебе бискотти? Разбавить итальянской страстью английскую чопорность?

Я кивнула. Юморить Гриша все-таки от мачехи научился. А не от второй мамы, наверное.

— А Гришку мы играть все же заставим. Обожаю, когда он поет… Дед его натаскал к двенадцати годам. Как профессионал играл. И пел… Вообще был классный пацан. Не знаю, что в него бес вселился. Он, кажется, со всеми в школе подрался. Даже с физруком. Дня не было, чтобы мне не звонили. Причем, бил со злостью. Не играючи. И Антон, дурак, ему дома пару раз двинул, а этого делать было никак нельзя. Первый раз он до вечера где-то прошлялся, а во второй домой вообще не пришел. Два дня. Мы даже в розыск подали к утру. А он в подворотне соседнего дома отсиживался. И в школу пошел на третий день. Два дня голодал. У него денег с собой не было. Соседка по парте чуть ли его не от голодного обморока бутербродом спасла. И домой притащила, только к себе. И он больше оттуда не уходил. Сказал, что его дома бьют и унижают его человеческое достоинство. На нас опеку натравили. За дело, я так и говорила Антону. Но ребенка домой мы вернули лишь по документам. Мы его когда силой притащили от Тамары, он сбежал, оставив записку, что едет в Кишинев. Прихватил всю наличку из дома, которую нашел. Только чудом, нашими молитвами, менты его с поезда сняли. Умудрился зайцем пролезть. Антону сказала — тронешь ребенка еще раз, возьму Гришку в охапку и вместе с ним уйду. В общем, он так год жил на две квартиры. Антон орал, а я тихо деньги Тамаре давала на еду и одежду. Гришка от нас ничего не брал. А потом Антон узнал про деньги… Сказал, ни копейки больше не давать. Пусть сами кормят или домой отправляют. А Тамара одна дочь растила. И когда Гришка узнал, что мы деньги за него давали, он и оттуда свалил. С Ульяной, вдвоем ушли. Им около пятнадцати тогда было. Сказал, что они снимут комнату, а он будет ходить с гитарой по электричкам и петь. Еле уговорили к Тамаре вернуться. Но с гитарой ходил. И ему денег давали. Он как цыганенок был. Только глаза выдавали русскую кровь. А потом Тамара позвонила и сказала, что Гришка в больнице. Официальная версия — ввязался в уличную драку. Он говорит, менты отметелили просто так. Антон всю прокуратуру на уши поставил. Я сказала — жив и слава богу. Зубы мы ему, конечно, не спасли. Если бы сразу к врачу, вживили б, а так удалить пришлось. Но скажи, что ты не знала, что они у него не настоящие?

Я мотнула головой.

— Вот видишь. Не зря кучу денег отдали. Но ребенка не вернули. Да он уже и не был ребенком. Но это полбеды… Мы как-то это пережили. Он даже учиться начал. Финэк закончил. Ульяна тоже башковитая девчонка, Политех осилила. Я Антону говорила: у них все хорошо, порадуйся за детей… Но он не отставал. Тогда я ему и брякнула: роди себе другого и воспитай, как хочется. Так наконец появился Лешка, а Пашка случайный — я за Улькин живот беременный подержалась… — рассмеялась Елена, но снова горько. — И дохаживали мы с ней параллельно, — потом уставилась на меня и проговорила почти шепотом: — Антон Илону ему простить не может. Говорил, не переживай, мы с Ленкой ее воспитаем вместе с пацанами. Первая девочка в семье — Антон внучку на руках носил, он даже как-то примирился с Ульяной и Тамарой. А потом… Эта Америка и… Они нам о разводе за новогодним столом сообщили. Мы-то думали, Ульяна как всегда на праздники приехала, а они бумаги по-быстрому решили оформить. Ну и приехали к нам как бы проститься. У Антона был шок, — Елена отвела глаза. — Знаешь, ему казалось, что Гришка его опыт на себя проецирует. Типа, не справится с ребенком. Потому Антон и помощь предлагал. Но я-то знаю, что Гришка просто не мог разлучить дочь с матерью, поэтому и отказался от ребенка. Антон орал, что он отберет внучку у Ульяны. Эти два дурака даже подрались. Елку на себя перевернули. Ульяна схватила Илону под мышку, вызвала такси и в аэропорт. Кажется, даже без чемоданов. Купила новый билет, боялась лишние два дня оставаться в Питере, и все — теперь она ребенка не отпустит в Россию никогда. Я не верю ни в какую ветрянку. Это Гришка для нас выдумал. Думает, мы дураки. Они и прошлым летом в Болгарии домик снимали для Тамары. И Гришка туда ездил. Мы столько всего наворотили, уже и не разгрести. Антон совсем загнобил бедного Гришку.

Мол, ответственности испугался. Не мужик, не отец и так далее и тому подобное. Гришка и заявил, что возьмет ребенка из детского дома. И ведь пошел туда. Я могла только молиться. Он никого не слышал. Даже Тамару. Он вообще закрылся. Даже про тебя ни слова не сказал.

Говорить было нечего и не о ком — хотелось сказать, чтобы хоть немного успокоить Ленку, у которой тряслись ресницы. Но я молчала. Гриша запретил говорить правду.

— И даже неделю назад не сказал. Ты же была рядом, когда я звонила. Ведь могли же к нам приехать. Могли… Антон вчера орал как ненормальный. На меня, потом на него по телефону… Сегодня Тамару добавили. И утка у меня точно сухая получилась, — вдруг рассмеялась Елена Владимировна неестественно весело. — Дурдом у нас полный. Добро пожаловать, Лиза. Смирительных рубашек на всех не хватает, так что держать этих мужиков, от мала до велика, будем голыми руками. И крепко-крепко. Чтобы не рыпались.

Она облизала губы и бросила себе в пустую чашку чайный пакетик. Мой уже давно превратился в чифир.

— Лиза, я ни о чем не хочу просить. Мне стыдно просить, — более твердо добавила Елена, наливая в чашку кипяток. — Я не хочу лезть в вашу семью. Но если это возможно, попытайся по-женски помирить его с отцом. Ну хоть чуть-чуть. Гришка добрый. Он любит отца. Он просто не умеет первым просить прощения. И Антон не умеет. Но ему шестьдесят, а Гришке тридцать. Ну кто-то должен быть умнее. Ну сколько можно кричать «сам дурак!» Ведь родные люди. Других нет. Другим мы не нужны. Мы вообще никому не нужны. Но если еще и внутри семьи грызться. Причем, было бы из-за чего… Прошлое не изменить. Так давай мы еще и будущее кувалдой раздолбаем! Разве так можно…

Она вдруг бросила чашку, не донеся до рта, и закрыла дрожащими ладонями глаза. Я вскочила со стула, к которому, думала, приклеилась суперклеем. Елена не противилась, уткнулась мне в плечо, но поплакать ей не дало появление виновника слез.

— Это еще что такое? — Гриша спрашивал у меня, потому что только я подняла голову. — По кому плачем?

— По прошлому году, — отстранилась от меня Елена почти что с сухими глазами.

— А что по прошлому-то плакать? Надо за новый пить. Вы, гляжу, уже начали… А мне даже не предлагаете?

— Вам с отцом — виски. Королевский. Надо его приговорить… к распитию.

Она смеялась, поджав губы, но быстро отвернулась к плите, на которой закрытая в латке стояла, видимо, сухая утка.