Соперницы - Шарлотта Бронте

Увы, гувернантка, которой к тому времени исполнилось тридцать пять, в своем неистребимом тщеславии вообразила, будто способна пленить юного высокородного джентльмена. Она пускала в ход все ухищрения кокетства, чтобы похитить сердце моего брата у простодушной девочки, неспособной (по мнению мисс Фоксли) сполна оценить его чувства. Впрочем, усилия ее были тщетны и вызвали не любовь, а глубочайшее отвращение; однажды вечером, когда мисс Фоксли вела себя особенно назойливо, Артур вежливо, но твердо объяснил, что для его жены она чересчур стара. Мисс Фоксли преисполнилась злобой. Она мысленно поклялась, что он раскается в своих презрительных словах, и принялась делать все, чтобы не допустить брака между ним и прелестной юной соперницей.

Ее козни вскоре возымели действие. Марианна избегала ухажера, отказывалась слушать его признания, так что Артур, маркиз Доуро, первый витропольский гордец и красавец, начал сохнуть от безответной любви. Меж тем все в городе были убеждены, что его браку с дочерью сэра Александра Хьюма препятствует мой отец; как бы удивились наши соотечественники, узнай они истинное положение дел. Впрочем, было очевидно, что упорство мисс Хьюм мучительно для нее самой: бледное, осунувшееся личико, исхудавшая фигурка и заплаканные глаза свидетельствовали, что и ее сердце точит тайный червь. И все же она вновь и вновь отвергала моего брата; мисс Фоксли уже готова была праздновать победу, когда внезапно Артур, приехав в Бейди-Хаус для последнего объяснения, застал Марианну одну в гостиной. Уж не знаю, к каким красноречивым доводам он прибег, ясно лишь, что они оказались убедительными. Три недели спустя жестокая красавица, плача, краснея и улыбаясь, стояла вместе с моим братом перед алтарем в соборе Святого Михаила. Новоиспеченный супруг немедля воспользовался своей властью и потребовал уволить мисс Фоксли. После этого он неоднократно пытался вытянуть у Марианны, почему она так долго противилась их счастью, но та хранила загадочное молчание. Со временем Артур перестал ей докучать, пока неожиданная встреча с бывшей гувернанткой жены не пробудила в нем самые неприятные воспоминания.

Глава 2

Когда маркиз вышел, Марианна с глубоким вздохом склонилась над неоконченным рисунком, но то ли ее карандаш утратил свою искусность, то ли рука – силу; так или иначе, вместо аккуратных плавных линий и мягких теней на бумагу ложились дрожащие рваные штрихи и уродливые пятна. Наконец маркиза убрала рисунок в папку, закрыла шкатулку слоновой кости, в которой держала рисовальные принадлежности, и повернулась к стоящей поблизости арфе. Ее тонкие, умелые пальцы извлекли из дрожащих струн несколько печальных, хоть и сладостных звуков, а затем в лад музыке зазвучал и дивный, как флейта, голос:

По берегу шумливых волн

Брожу я одиноко,

Их ропот, дум печальных полн,

Несется издалека.

О! Их глубокий ровный шум

В моем сердечном мире

Вздымает волны скорбных дум,

Как пальцы в чуткой лире.

Эхо среди скал прибрежных

Медленно замирает,

Вздохи жалоб безнадежных,

Вея, ветр повторяет.

На просторы мирозданья

Выплывает хор светил.

Блеск их вечного сиянья

Неизменен, как и был.

Но едва над миром встанет

Обновленная луна,

Спать я буду в океане,

Под песком погребена.

Мое горестное имя

Более не прозвучит,

Словно растворится в дыме

Угасающей свечи.

Ей оставалось пропеть еще два куплета, когда в дверь постучали.

– Войдите, – сказала маркиза, и вошла Мина с очаровательным младенцем на руках. – Мой ангел! – воскликнула Марианна делано-бодрым тоном, вставая и протягивая руки к своему прелестному отпрыску. – Как тебе гулялось?

– От свежего воздуха щеки у малыша немного порозовели, миледи, – сказала камеристка, возвращая хозяйке свою ношу.

– Вижу; и коли так, впредь тебе стоит прогуливать его каждый день, Мина.

– Хорошо, миледи, – ответила служанка, садясь за рабочий столик и беря в руки белое платье, которое вышивала для госпожи.

Марианна несколько мгновений ворковала с маленьким Юлием, забавляя его золотым, украшенным кораллами колокольчиком, который висел у нее на поясе, но вскорости погрузилась в мрачные мысли, умолкла и осталась сидеть, скорбно глядя на дитя. Верная Мина, заметив, что хозяйка опечалилась, и желая узнать, что тому причиной, спросила:

– Мне кажется, милорд чем-то раздосадован?

Марианна вздрогнула.

– Почему ты так думаешь?

– Я встретила его на улице, но он не заговорил ни со мной, ни с лордом Юлием, как всегда делает в хорошем расположении духа, лишь прошел мимо с нахмуренным лицом, хотя малютка плакал и тянул к нему ручки.

Маркиза ничего не ответила, и Мина без единого слова вернулась к своей вышивке. Так прошло примерно полчаса, затем в дверь опять постучали. Мина пошла открывать; на пороге стоял лакей с письмом.

– Кто его принес, Уильям? – спросила хозяйка, быстро глянув на адрес и печать.

– Мальчишка, сударыня; он сказал, письмо дала ему на Харли-стрит какая-то женщина.

– Он ушел?

– Да, мэм.

– Хорошо, Уильям, можете идти.

Марианна поспешно сломала печать и пробежала глазами послание. Лицо ее побледнело, бумага выпала из ослабевшей руки, и сама она рухнула бы на пол, если бы Мина не кинулась на помощь госпоже. По счастью, та не лишилась чувств, а через несколько минут ее щекам вернулся обычный румянец. Она попросила оставить ее одну.

– Забери свою работу в мою гардеробную, Мина, – сказала маркиза, – а Юлия отнеси няньке. Пусть никто ко мне не заходит, пока я не позвоню. Я хочу немного побыть в одиночестве.

Мина послушно удалилась, и следующий раз хозяйка вызвала ее только в полночь. Остальные слуги уже час как ушли спать, и только Мина сидела в опустевшем холле, беспокойно прислушиваясь. Наконец, когда она уже решилась войти без зова, пробило двенадцать и раздался долгожданный звук колокольчика.

Войдя в гостиную, Мина увидела, что маркиза сидит все в том же кресле у камина, прислонившись к каминной полке. Огонь почти погас, и в комнате не горело ни единой свечи.

– Хотите подняться в спальню, миледи? – спросила девушка. – Я принесла лампу.

– Нет, Мина, не сейчас. Подойди, я хочу с тобой поговорить.

Служанка закрыла дверь и села в кресло, на которое указала хозяйка. Марианна продолжала:

– Ты знаешь маркиза, Мина, не хуже меня. Тебе известно, что он, будучи почти полным совершенством, не терпит несовершенства в других. До сих пор его слово было для меня законом, которому я с радостью повиновалась. Однако сегодня я собираюсь поступить прямо наперекор его воле. Поступок мой, в других обстоятельствах непростительный, извиняет