Алые сердца. По тонкому льду - Тун Хуа

Нащупав пальцами мозоли на моей руке, принц приподнял ее и некоторое время внимательно рассматривал, после чего снова сжал ее и спросил:

– В этом году твои колени сильно болят?

– Не очень, – ответила я. – Лекарство, что ты передал мне через Сяо Шуньцзы, очень помогло.

– А как ты в целом себя чувствуешь?

– Очень хорошо.

– Старайся не напрягаться и не думать слишком много.

– Знаю. Я каждый день повторяю строки, что ты писал мне: «Я часто дохожу до той стремнины, где в вышине рождается река. Присяду и смотрю, как из долины волнистые восходят облака».

– Эти туманные строки – все, что я мог тебе дать, – горько усмехнулся четвертый принц.

– А еще – свое сердце! – отозвалась я, сильнее сжав его ладонь.

Мы вдвоем долго стояли, глядя друг другу в глаза. Наконец я нежно улыбнулась и медленно вытащила свою ладонь из его пальцев.

– Люйу родила тринадцатому брату дочь, – с улыбкой сообщил принц.

– Правда? – с восторгом спросила я. – Ты не шутишь?

– Разве можно обманывать, говоря о подобных вещах? – улыбнулся он. – Я помогу тебе увидеть ее, как только представится возможность. Ей уже восемь месяцев.

Сперва я посмеялась, затем покачала головой и со вздохом спросила:

– Как тебе удастся устроить нашу встречу? И вообще, как ее зовут?

– Их жилище слишком убого. Взрослые еще могут вынести жизнь там, но разве ребенок смог бы? Поэтому я попросил царственного отца позволить мне растить ее, и он дал свое позволение, – с улыбкой поведал принц. – Сейчас она в моем поместье. Имени у нее пока нет. Тот, кто принес ее, передал просьбу тринадцатого брата и Люйу: они хотели бы, чтобы его выбрала ты. Царственный отец уже сам нашел для нее имя, но, услышав об их желании, сказал, что это действительно должна сделать ты. После того как ты выберешь имя, ты должна доложить царственному отцу, и он официально назовет ее от своего имени.

Я снова засмеялась:

– Неудивительно, что сегодня ты открыто послал за мной. Раз я должна подобрать имя, то подберу. Тебе что-нибудь приходило на ум? Что предложил Его Величество? Ты наверняка знаешь.

Четвертый принц покачал головой. Тогда я принялась в раздумьях ходить кругами, и он, наблюдая за мной, сказал:

– Жоси, царственный отец помнит о тебе. Все, что тебе нужно, – это передумать…

Замерев на месте, я взглянула на него и предложила:

– Как тебе Бинсинь?

– Хорошо, – кивнул он. – «Сердцем я как льдинка в яшмовом сосуде»[46]. Прекрасная метафора, намекающая на тринадцатого брата.

Но я покачала головой.

– А если Юньин?

Он собрался было снова кивнуть, но это имя я тоже забраковала:

– Знаю! Пусть ее назовут Чэнхуань!

Четвертый принц ненадолго задумался, а затем произнес:

– «Жить с родителями и доставлять им радость»[47]. Пусть будет это. Я обязательно смогу сделать так, чтобы Чэнхуань могла быть с отцом и матерью и делать их счастливыми.

– Конечно сможешь, – мягко сказала я. – Она непременно будет радовать их, и тринадцатый принц сможет наслаждаться семейным счастьем.

Улыбаясь, мы взглянули друг на друга, но наши улыбки вскоре погасли. После встречи всегда тяжело прощаться. Я молча поклонилась четвертому принцу и, быстрым шагом пройдя мимо него, двинулась домой. Когда мы увидимся снова? Через год? Два?

Я обернулась, чтобы взглянуть на него. Оказалось, он тоже провожал меня глазами. Мы долго молча смотрели друг на друга, затем я наконец отвернулась и помчалась в дом.

На девятый месяц пятьдесят девятого года эры Канси[48] четырнадцатый принц Иньчжэнь поручил Айсинь Гьоро Яньсиню препроводить в Тибет нового далай-ламу, а затем провел в Лхасе торжественную церемонию его посвящения. К тому времени мятеж в Тибете, поднятый Цэвэн-Равданом, был полностью усмирен. Император Канси приказал поставить памятник и велел члену императорской семьи, князю Помогающему династии Аланбу подготовить черновой вариант надписи для памятника.

В ходе своего двухлетнего военного похода Иньчжэнь благодаря своему выдающемуся дипломатическому таланту и обещаниями всевозможных выгод смог заручиться поддержкой всех монгольских родов Цинхая. В его войсках поддерживалась строгая дисциплина: солдатам было запрещено беспокоить местное население и вступать в мошеннические связи с чиновниками в городах, попадавшихся по пути. От солдат требовалось бережно относиться к скоту и экономить провиант, а от офицеров – заботиться о рядовых. Нарушивший дисциплину дутун Хуситу, чиновник первого ранга, был тут же уволен с должности и отдан под трибунал. Благодаря целому ряду случаев, когда четырнадцатый принц использовал политику кнута и пряника, его имя прогремело по всему Цинхаю, Тибету, провинции Ганьсу и на прочих северо-западных территориях.

Истории из его военного похода долетали из далеких северо-западных земель до самого Запретного города. Самой большой радостью для девушек из прачечной, закончивших свои дневные труды, было обсуждение невероятных приключений четырнадцатого принца. Этот полководец, в полном боевом облачении величественно стоящий перед огромным войском противника, этот герой, который шутя победил целую армию, вольный странник, что в минуты умиротворения выпивал с солдатами, хмелея и рассказывая им о своих заветных мечтах, бравый мужчина, который, не стесняясь, бил в барабаны, и их бой гремел, словно гром, для монгольских родов Цинхая – таким он представал в воображении девушек, тем самым став героем их заветных грез. Жизнь во дворце еще не поглотила их пылкость, в глубине души они все еще были наивными и неискушенными, имели свои розовые мечты.

Яньпин и Чуньтао уже покинули дворец, и теперь со мной в одной комнате жили две девчушки: четырнадцатилетняя Цяньцянь и пятнадцатилетняя Линдан. Стоя на кане, Цяньцянь рассказывала сидящим кругом девчонкам историю, которую повторяла неизвестно в который раз.

– …А потом монгольские ваны и князья велели очаровательным и страстным монголкам выйти и станцевать. Каждая из них была прекрасна, словно небожительница. Песни и пляски не прекращались ни на минуту, гости пили и веселились, всячески, впрочем, избегая говорить о войсках и подмоге. Запрокинув голову, четырнадцатый принц осушил большую чашу вина и, будучи навеселе, подошел к помосту для новобранцев, двумя руками взял во-о-от такую огромную колотушку… – Цяньцянь руками изобразила размер, – …поднял руки и ударил по трем большим барабанам. После этого четырнадцатый господин начал бить в барабаны, одновременно пустившись в пляс. В тот же миг утихли звуки песен, смех и чужие голоса, по всему Цинхайскому нагорью раздавался лишь барабанный бой четырнадцатого господина, похожий на раскаты грома, оглашавшие землю своим грохотом. Порой удары были частыми и резкими, иногда – мягкими и расслабленными, звучали то высоко, то низко. В каждом ударе звучал благородный порыв, в каждом звуке скрывалась гордость. Солдаты нашего многотысячного войска, воины Великой Цин, сидящие на земле, один за другим поднимались на ноги и оглашали воздух боевым кличем, вторя ритму барабанов. Их громкие выкрики долетали до самых небес, а оттуда возвращались обратно к земле. Затем и монгольские молодцы, не в силах сдержаться, также вскочили один за другим и, ведомые ритмом, что отбивал четырнадцатый господин, начали громко кричать.