Рассказчица - Кэтрин Уильямс

Но я все думаю об ужине.

– Кажется, Соне понравился день рождения, – говорю я.

– Да, согласен. – Он поворачивает лицо к моей шее, я чувствую его дыхание.

– А что ты думаешь о ее желании? – осторожно спрашиваю я.

– В смысле?

– Разве тебе не интересно поговорить с мамой?

Он резко садится, и мне тоже приходится сесть.

– Интересно? – переспрашивает он. – Нет. Она бросила меня, Джесс. Ушла безо всяких объяснений.

В его голосе столько боли, что мне хочется остановиться, не давить на синяк, и без того почти черный, но у него внутри дыра, дыра в форме матери, и я хочу помочь ему ее заполнить. Я знаю, что она тяжело его ранила, но я также знаю, что она его любит. Как его можно не любить? Такого странного, честного, доброго парня.

– Она была алкоголичкой. А тебе было семь. Думаешь, ты бы понял, если бы она попыталась тогда объяснить?

Я пытаюсь говорить нежно, но Эван моментально меня одергивает:

– Достоевский говорил: «лучше быть несчастным, но знать, чем счастливым и жить в дураках». Вынужден с ним согласиться.

– я просто думаю… – Не знаю, почему мне так хочется продолжить разговор. – Может, она смотрела на это по-другому.

Эван фыркает.

– То есть, может, у нее есть своя версия событий. У тебя в голове есть версия событий, по которой мама бросила тебя, потому что не любила, но вдруг это было совсем не так? Может, она решила, что оставить тебя с Соней – это лучшее, что она может сделать? Ты не говорил с ней много лет.

Его голос напряжен.

– Не без причины.

Вспоминаю надежду Сони в ресторане, почти моментально угасшую, и ее печальное смирение. Она не перестает верить в свою дочь, даже после всей боли, которую та ей причинила, которой – не сомневаюсь – было немало.

– Ты веришь в правду, ты сам говорил. Разве отказ услышать историю мамы – не способ уйти от правды?

Он встает с кровати.

– Джесс, я знаю, ты предпочитаешь жить в мире фантазий, но факты есть факты. Для большинства из нас. Мать бросила меня после смерти отца. Мне было семь лет.

Его руки сжаты в кулаки. Мне больно за него, но я тоже пытаюсь добраться до истины. К тому же я не хочу, чтобы он упустил возможность наладить связь с единственным оставшимся родителем.

Я, все еще на кровати, беру его за руку.

– Конечно, факты есть факты. Но, может… – Стараюсь осторожно подбирать слова. – Может, правда – это что-то другое, это… набор фактов в том порядке, в котором они ближе всего твоему сердцу?

Эван отпускает мою руку.

– Ты не понимаешь, о чем говоришь. Это опасно, так думают конспирологи и демагоги. Небо синее, Джесс. Один плюс один – это два. О таких вещах никто не спорит. Это истина.

– Но иногда небо окрашивается оранжевым, и, если взглянуть на моих родителей, можно сказать, что один плюс один – это ноль… Может, речь не идет об истине с большой буквы «И», но что, если это просто рассказ, история, которую мы себе рассказываем? – На секунду в памяти всплывает прабабушка на больничной койке, кашляющая, тяжело дышащая. – И рассказ мамы отличается от твоего.

Я снова протягиваю к нему руку, но он ее стряхивает. Никогда не видела его таким.

– То есть у каждого может быть своя конкретная правда? Знаешь, как это называется, Джесс? Привилегия.

«Привилегия»? Значит, вот в чем дело. Вот почему он не принял от меня деньги, почему он так отреагировал, когда я упомянула Гарвард, почему он думает, что мне стыдно знакомить его с семьей.

– Это безумие, – говорит Эван.

Во мне вспыхивает гнев.

– Так я привилегированная и безумная?

– Я не говорил, что ты такая.

– Конечно, я не такая, это только вся моя жизнь, – саркастически говорю я.

– И да, верить, что твоя прабабушка – Анастасия Романова, это безумие.

Встаю прямо перед ним.

– Это ты сказал мне, что она Анастасия, – напоминаю я, тыкая его пальцем в грудь.

– Может, я просто замечтался. Красивая девушка приносит такую загадку…

Игнорирую, что он назвал меня красивой.

– «Я тебе не очередная загадка». Кто это сказал?

– Джесс. – Он берет меня за плечи. – Ты правда веришь, что твоя двоюродная бабка была Анастасией Романовой, что она пережила расстрел и проделала путь из России через всю Европу, чтобы выйти замуж за твоего дядю и поселиться в Кине, штат Нью-Гэмпшир?

– А ты никогда в это не верил. – Теперь я стряхиваю его руки. – Не тебе решать, что было ее правдой.

– Зато я вижу, что реально, а что нет… «ложь, повторенная тысячу раз, становится правдой». Знаешь, кто это сказал? – Он выжидает секунду. – Геббельс.

Ядовито усмехаюсь.

– Эти твои цитаты. Знаешь, почему ты так их любишь, Эван? Потому что ты можешь вырывать их из контекста и лепить куда твоей душе угодно. Но цитата не раскрывает всей истории… Знаешь, ты – лицемер.

– Ты закончила? – спокойно спрашивает Эван.

У меня в груди буря эмоций.

– Да.

– Думаю, тебе лучше уйти.

1 мая, 2008

После этой ссоры мы с Эваном виделись дважды, первый раз – в октябре, когда мы успели остыть. Он был в «Брюбейкерс» – где же еще – за столиком в конце зала. Мы с Кэти зашли туда после школы, чтобы взять по тыквенному латте с пряностями. Наши взгляды встретились через стекло, и Кэти, заметив это, предложила взять смузи вместо кофе.

Второй раз был тяжелее. В январе, в «Линдис». Я пошла туда с Кэти и ее друзьями-театралами. Это был вторник. Я забыла, что у них по вторникам покер. Они сидели за своим обычным столиком в конце зала: Эван, Рассел, Стюарт и Амит. Я никуда не смотрела, кроме нашего столика. лишь раз я позволила себе бросить на них взгляд и на секунду понадеяться, что Эван только что отвернулся.

Я садилась написать ему раз двенадцать, а то и больше. Не эсэмэс или электронное письмо, а настоящее, на нелинованной бумаге кремового цвета, позаимствованной из маминого кабинета. Это плотная бумага с водяной маркой. Я хочу попросить прощения – мне было больно, но я не должна была лезть не в свое дело, – но каждый раз, когда сажусь за письмо, с острой болью вспоминаю, как Эван называет меня привилегированной и безумной. Конечно, лицемером была я, которая только недавно набралась храбрости не скрывать от близких, кто я на самом деле. Но это неправильные слова, а найти подходящие у меня не выходит.

В феврале родители разъехались. Папа перебрался в двухкомнатную квартиру с бассейном, где – он пообещал нам с Гриффином – мы все будем плавать, когда потеплеет. Расставание, мягко говоря, отстой – особенно тяжело его переносит брат, – но я понимаю, что к этому все шло уже давно, и видно, что родители теперь стали счастливее. Не могу сказать, что я тоже счастлива, но я привыкаю. Иногда я ночую у Кэти и засыпаю под «Заколдованную Эллу».