Рассказчица - Кэтрин Уильямс

– Мои дневники!

– А также книги и несколько других вещей, которые с ними лежали. – Ашбурн был едва ли не так же рад, как я.

– Ах! – Я бросилась с объятиями к этому чудесному человеку.

– Посол наконец исполнил свое обещание. Это обошлось мне недешево, – тихо добавил он, но так, чтобы я услышала. – Их только что принесли. Ранний подарок на Рождество.

– Он еще здесь? – спросила я, разворачиваясь, будто ожидая увидеть посла за спиной. – Я хочу, чтобы он убедился в том, что я знаю, что там лежит. Я хочу доказать, что никем не притворяюсь.

Улыбка Ашбурна чуть потускнела.

– Нет, дорогая. Он послал помощника, но, я уверен, нам удастся его поймать, если тебе нужен свидетель.

Отсутствие посла – удручающий знак, но терять мне было нечего.

– Да, – твердо сказала я. – Да, позовите его.

Следующие два часа помощник посла сидел и слушал, как я демонстрирую познания о содержимом дневников, дневников Анастасии. Ашбурн называл дату, и, хотя иногда мне нужна была подсказка, я пересказывала, что произошло в тот день или где мы были. Я не всегда попадала прямо в точку, но сомневаюсь, что кому-то по силам вспомнить любой день из прошлого до мельчайших деталей.

Помощник посла сидел рядом с Ашбурном, переводившим дневники. Бюрократ периодически зевал и подглядывал через плечо переводчика, будто прищуривание помогало ему читать незнакомый язык. Но нам с Ашбурном было очень весело – это как будто игра. Игра в мою жизнь.

– Вот видите! – воскликнула я, когда помощник посла почти задремал.

Снегопад за окном продолжался, и мужчина наверняка думал о том, как ему добираться до дома на скучающем снаружи автомобиле.

– Действительно, вижу, великая княжна, – сказал помощник и по-доброму улыбнулся.

Он, в конце концов, не был настроен враждебно. Надеюсь, в некотором смысле теперь он меня поддерживает (хотя не настолько, чтобы попросить провести это шоу еще раз).

– Скажите ему. – Я огибаю сундук и подхожу к помощнику посла, мужчине, похожему на картошку, с маленькими ушами, расположенными в странном месте, и налезающими друг на друга зубами. Я говорю твердо и уверенно. – Расскажите послу, что вы здесь увидели. Он пусть расскажет моей бабушке. Теперь не может быть никаких сомнений. Я – великая княжна российская Анастасия Николаевна Романова, и я хочу увидеть свою семью.

На последних словах у меня выступили слезы. До этого я не понимала, как сильно хочу ее увидеть. У нас с гран-мама были не лучшие отношения, но теперь у нас больше никого не осталось.

– Я все расскажу, Ваше Высочество, – сказал помощник, сжав мои руки. – Я все расскажу.

Новый год будет хорошим и счастливым.

Счастливого Рождества, твоя А.

– Так что случилось? – недовольно спрашиваю я. – Раз у нее получилось доказать, что она – это она, почему пришлось уехать в Нью-Йорк? Зачем Ашбурну делать ей фальшивые документы?

Моя голова покоится на теплом местечке между плечом и грудью Эвана. Он держит дневник перед глазами, но вздыхает и опускает его на живот. Я чуть поворачиваюсь, полностью кладу голову ему на грудь.

– Я не знаю, – честно говорит он.

Такое от него редко услышишь.

– А ты можешь это записать на бумажке?

– За хорошие деньги. – Он недвусмысленно поигрывает бровями.

– У меня есть кредитка. – я передаю ему дневник.

…Рождество в Криспин-Корте приходит и уходит. Ашбурн вручил Анне не только ее дневники, но и эмалированную музыкальную шкатулку, новый дневник, обтянутый флорентийской бумагой из Италии, и восемь пар туфель. «Простить можно многое, – сказал он. – Но не ужасную обувь». Анна подарила ему нож для открытия конвертов с гравировкой и кожаную тетрадь с его инициалами.

Из коротких и резких записей становится ясно, что Анна снова начала терять терпение. Второго января они спорили, насколько развод вписывается в нормы морали. Два дня спустя – о том, где именно должна лежать десертная ложка при полной сервировке. Анна, как сказала бы моя мама, превратилась в «капризулю» или, если бы ее история не была настолько печальной, «мелодраматичную барышню».

10.1.1921

Я в гневе. Я опечалена. Я забыта. Очевидно, я проклята – если не пребывать в Аду, так в Чистилище.

С тех пор как я доказала помощнику посла, что я не вру, прошло две недели и четыре дня. С тех пор как мне в Париже пообещали встречу с бабушкой – девять месяцев.

Утром за завтраком – очередным свиданием с сэром Ашбурном за липкой яичницей и гадкой английской фасолью – мое терпение лопнуло.

– Когда вы отведете меня к бабушке? – требовательно спросила я. Он до этого говорил о лошадиных бегах, поэтому не понял, к чему я задала этот вопрос. Но я продолжила, чувствуя закипающий гнев: – Я вам не игрушка для развлечений, Сирил, не зверушка вроде Джорджи.

Ашбурн мог бы попасться на уловку, но нет. Он вздохнул. Он будто скомкался, как бумажная кукла, и впервые с нашего знакомства стал выглядеть на свой возраст.

– Милая, твоя бабушка… – медленно начал он, – уехала в Данию.

В его голосе остро чувствовалось сожаление.

– Отдохнуть? – спросила я. – Не страшно. Она ведь там родилась, там ее семья. Уверена, она вернется, и, когда это произойдет, я требую нашей встречи. Больше никаких посредников. Я могу говорить от своего имени сама.

Ашбурн печально на меня посмотрел.

– Она уехала туда жить.

– Ей же сообщили, что я здесь? – недоверчиво спросила я. – Ей сообщили, что я здесь? – повторила я, срываясь на крик.

Он что, скрывал меня от нее, держал меня здесь как игрушку для развлечения?

– Сообщили, – сказал он.

По моей щеке сбежала слеза.

– Она знала, – продолжил он, поднимаясь из-за своего места во главе стола, чтобы взять меня за руку. – Но ты не первая… Анна. – Он утер мою слезу, за ней тут же побежала другая. – Пожилому человеку сложно выдержать подобное.

Я отняла руку. Одиночество и гнев, которые мне удалось загнать в самую глубину, куда я давным-давно отправила надежду и другие чувства, вырвались наружу, словно река вышла из берегов, и все потопили. Я стала ходить по комнате, как зверь по клетке.

– Она не могла подождать?

– Некоторые убеждают ее, что вести об убийстве сына и его семьи – всего лишь слухи, распространенные большевиками, чтобы люди утратили веру в царскую семью. Она хочет верить, что вы все живы, вместе, где-то в изгнании.