Эхо - Дун Си

пришлось отказаться. День и ночь я прокручивал в голове разные варианты, но чем больше размышлял, тем больше отдавал себе отчет в том, что это дело мне не по зубам. Тогда же я понял, что Сюй Хайтао – настоящий мастер подставлять.

– Как, по-твоему, тебя подставил Сюй Хайтао? – спросила Жань Дундун.

– Это только догадка, никаких доказательств у меня нет.

– Все равно интересно послушать.

Он мялся, уставившись в пол.

– В чем ты все-таки его подозреваешь? – не отставала Жань Дундун.

– Мне кажется, он хотел сделать грязную работу чужими руками.

– Почему? Разве он не подчеркнул, что Ся Бинцин убивать нельзя?

– В этом и состояла его хитрость. Ведь существовал только один способ сделать так, чтобы Ся Бинцин больше никогда не докучала Сюй Шаньчуаню, – просто убить ее. Но Сюй Хайтао специально сказал, что убивать ее нельзя, и тем самым поставил меня в дурацкое положение.

– Ты попался в его ловушку?

– Я же не дурак. Даже зверь, обнаружив капкан, обходит его кружным путем.

Пока он произносил эту фразу, на его измученном лице промелькнула тень самодовольства. Жань Дундун это задело, ей показалось, что такое щегольство умом со стороны У Вэньчао было неуважением к жертве.

54

– Когда пошла третья неделя, – продолжал У Вэньчао, – я наконец-то составил один проект.

Все это время он называл содеянное проектом и, умышленно или нет, подчеркивал, что это была сделка, целью которой было замаскировать убийство. Жань Дундун это уже просекла, но пока что не озвучила, чтобы позволить ему высказаться до конца.

– Моим вдохновителем стал бывший одногруппник Лю Цин. На тот момент он работал в миграционном агентстве. Мало того что у него рост метр семьдесят восемь, так он еще и выглядит как шкаф, руки-ноги словно литые, у нас в группе никто не мог обыграть его в ристреслинге.

«Интересно, при чем тут ристреслинг, – подумала Жань Дундун. – И снова он делает акцент на физической силе».

– Но вот с ораторским талантом, – продолжал У Вэньчао, – у него имелись проблемы. Стоило ему заволноваться, как он тут же начинал заикаться, это при том, что выглядел Лю Цин очень солидно. После окончания университета он куда только ни пытался устраиваться, но после собеседования неизменно оставался ни с чем, а все потому, что, отвечая на вопросы, постоянно стопорился, многократно повторяя один и тот же слог. Удивительно, что в кругу знакомых ему людей язык у него работал превосходно и слова из него лились свободным потоком – трепался он так, что любой позавидует, но вот стоило ему заговорить с кем-то незнакомым или попасть в неприятную ситуацию, как язык его тут же деревенел, и он, словно зажеванная кассета, топтался на месте. Он пробовал исправить ситуацию, приходя на собеседование повторно, но поскольку обстановка и собеседник менялись, дефект возвращался. В результате ему приходилось сидеть на шее у родителей, выслушивая язвительные насмешки отца. Отец у него работал в городской библиотеке, перечитал кучу книг, причем по разным областям, голос у него был тихим, но словом своим мог так ранить, что мало не покажется. Лю Цин частенько называл это тайным оружием отца. Заметив, к примеру, что Лю Цин играет в компьютерные игры, отец говорил: «Ничего страшного, старики в свое время тоже играли, у них на кону была страна, а у тебя – будущее». Глядя, как Лю Цин валяется на диване, отец замечал: «Сохранять дело предков куда сложнее, чем его основывать. Я эту квартиру купил, а ты ее сохраняешь». Глядя на беспорядок в комнате сына, он опять же комментировал: «Для того чтобы завтра было чисто, нужно, чтобы сегодня было грязно. Для того чтобы завтра проявилось усердие, сегодня нужно полениться. Именно в этом и заключается диалектический материализм». Глядя, как Лю Цин то и дело просит у матери деньги на свидания, он говорил: «По-настоящему умный вместо того, чтобы тратить свои деньги, лучше потратит чужие, прямо как управляющий, что берет ссуды». Сытый по горло упреками отца, Лю Цин как-то раз возьми и тоже предъяви претензию: мол, другим отцы в поиске работы помогают, а мой только насмехается. Не желая мириться с такой оплеухой, отец Лю Цина на следующий же день притащил из библиотеки четыре мотивирующие книги. Сперва Лю Цин и прикасаться к ним не собирался, но стоило ему возразить, как отец подкладывал еще четыре книги, требуя, чтобы он их не только прочел, но еще и поделился мыслями о прочитанном. Стопки книг росли все выше и выше, прогибая под собой стол. Глядя на них, он уже больше не предъявлял никаких претензий, поскольку понимал, что за словесное недержание придется расплачиваться чтением всех этих талмудов, а это все равно что торговля в убыток: даже беглый просмотр названий глав и подзаголовков для него был равносилен банкротству. Тогда он взял пример с матери и практически перестал разговаривать. Матери никогда не удавалось переговорить мужа, вскоре после свадьбы она выработала в себе привычку «четырех не»: не высказывать мнение, не выражать позицию, не спорить и не общаться. Пять лет тому назад она ушла с предприятия и теперь, закончив дела по дому, все свободное время проводила в парке, танцуя в свое удовольствие. Постоянно клянчить деньги у матери Лю Цину было неудобно, поэтому он обращался к двоюродной сестре. Та прекрасно понимала, что одалживать ему деньги – это все равно что одалживать тигру свинью: просил он каждый раз всего по сто-двести юаней, но так часто, что у нее пропало всякое желание ему помогать. Тогда она устроила его в миграционное агентство, в котором работала сама. Зарплаты как таковой это агентство не выплачивало, ему полагались лишь отчисления после выполнения конкретных услуг. Работа агента предполагала постоянное общение с клиентами, так что для Лю Цина это было равносильно попаданию в ад. К счастью, он этого не испугался и вместо того, чтобы больше трепать языком, больше делал, таким образом, вместо бесконечных уговоров клиента он предоставлял ему время для обдумывания. И хотя большинство клиентов предпочитали общаться с разговорчивыми агентами, находились и такие, которые предпочитали того, кто говорит мало и выглядит честным. Поэтому он вел дела либо таких клиентов, либо кого-то из знакомых. В итоге, пускай с большим трудом, но ему удавалось заработать кое-что на еду и повседневные нужды. Он часто приходил ко мне пообщаться или выпить кофе, но денег у меня никогда не занимал. Самое страшное для него было потерять лицо, он предпочитал оставаться безработным, но только не принять от меня предложение о работе, хотя я от всего сердца приглашал его поработать у меня. Чем больше он старался умолчать о своих проблемах, тем больше я понимал, что от моей помощи он откажется. Из-за того, что я устроился лучше, чем он, между нами всегда существовал незримый барьер. Причиной такого зазнайства с его стороны, во-первых, было то, что выглядел он гораздо симпатичнее меня, а во-вторых, то, что в студенческие годы он пережил настоящую любовную драму. Самую красивую девушку в нашей группе звали Бу Чжилань, кто только по ней не вздыхал, но ее ухажером стал не кто иной, как Лю Цин. Поначалу-то он вообще не общался ни с Бу Чжилань, ни с одногруппниками. Если удавалось, он старался говорить поменьше, и лишь дождавшись, пока все привыкнут к его заиканию, постепенно разговорился. На тот момент родители Лю Цина лелеяли самые светлые мечты относительно его будущего, поэтому безоговорочно оказывали сыну финансовую поддержку, и пускай к числу обеспеченных студентов он не относился, на основные нужды ему хватало. К счастью, для Бу Чжилань главным оказались не деньги, а мужская красота. Какое-то время они строили друг другу глазки, после чего подружились. Они повсюду ходили вдвоем и выставляли свою