Филарет – Патриарх Московский (книга вторая) - Михаил Васильевич Шелест

лет. Потом, измерив другое такое же дерево можно примерно узнать и его годы.

— Интересно. И сколько им лет, знаешь?

— Самым толстым соснам более трёх сотен, государь. А дубы ещё старше. Вот сколько надо лет, чтобы вырос лес, из которого твои потомки построят себе флот, государь. А сейчас мы этот лес продаём англичанам и персам, чтобы они флот строили.

— Ты против? Сам ведь уговорил меня с англичанами торговлю вести.

— Так и надо вести, но надо заставить их возмещать ущерб. Надо с них дополнительные деньги брать на лесоустройство. И платит с тех денег лесникам.

Царь задумался, глядя на далёкую кромку леса.

— Да-а-а… Леса стало меньше.

Он обернулся к «советнику».

— Напиши указ. На завтра в думе зачитаю. Кого советуешь судьёй поставить?

— Я бы советовал Строганова Аникея. Он без дела мается в Слободе. Пусть набирает лесников и едет в свою Вычегду. Оттуда пусть начнёт лес беречь. Там англичане «пасутся».

— Добро! Так и сладим! Только ты распиши в приказе понятнее.

— Распишу, государь. И о поборах гостей… Давай напишу указ, а? Я напишу, а ты почитаешь. Не понравится, отложишь, подумаешь. Но, прямо скажу, без него торговли не будет, а с ним — увидишь, как попрёт.

— Торговля-то попрёт, а города обнищают, — упёрся царь.

— Раз торговля попрёт, города собирать с неё станут больше. Это же очевидно.

— О-че-вид-но, — произнёс по слогам царь. — Оче-видно. Забавное словцо. Видно очами? Где ты их берёшь?

— Сами же придумали… Я только вспоминаю, ничего не выдумывая.

— Да-да-да… Всё забываю, что ты… Как это ты говорил? Попаданец! Освоился уже?

— Освоился, государь. Та память и тот дух, далеко во мне сидят. Здешний я по своей сути, ибо растворилась сущность того человека во мне ещё с рождения, — соврал «попаданец». — Только память его и осталась. Души и переживаний нет.

Он врал царю не краснея. Наоборот, с каждым сознательно прожитым днём, месяцем и уже годом, попаданец в Фёдоре всё больше и больше проявлялся. Оттого и мужал он всё быстрее. Федор даже стал опасаться, не вернётся ли он в свои «шестьдесят» за пару лет? У него появился волос на лице, на гениталиях и подмышками, заработал полноценно детородный орган, раздались плечи, развилась грудная клетка и мышцы, перестроились сухожилия. Почти каждый день попаданец всё больше видел в Фёдоре себя. Даже внешне.

— Странны дела и неисповедимы пути твои, Господи!

Иван Васильевич осенил себя крестом и вздохнул.

— Вижу теперь, что человек ты больше, чем ангел. По делам твоим вижу.

Царь снова окинул взором земли, лежащие в излучине реки, ещё год назад сорные, болотистые, а теперь распаханные, обихоженные и покрытые огородной растительностью.

— И ульи поставил! — воскликнул и ткнул пальцем в пасеку царь. — А я всё думаю-думаю, что сие за домики. Кладбище — не кладьбище? А оно, вон оно что. И как? Несут мёд?

— Несут, государь. На днях пробовать качать будем.

— Обязательно позови. Мёд я люблю.

Царь широко улыбнулся.

— Да кто ж его не любит, — рассмеялся Фёдор.

Иван Васильевич вдруг подошёл к «советнику» и положив свои ладони ему на плечи заглянул ему в глаза.

— Ты знаешь, Фёдор, а ведь я скучал без тебя. Привык я с тобой по-простому разговаривать. Не вижу я в тебе каверзы. Понятен ты мне.

Он толкнул Фёдора ладонями, отодвигая, от себя, но не оставляя попытки рассмотреть в его глазах нечто, только ему понятное.

— «Пытается заглянуть мне прямо в душу?» — подумал Фёдор, но глаз не отвёл.

— Я тоже по тебе скучал, государь. Мне вообще не с кем поговорить по душам. Родичи обижаются на меня, что не ввожу их в твой круг, работники хотят объегорить. Но это нормально. Все так живут. Мало кому доверять можно.

Глава 27

Царь улыбнулся.

— Ничто, Федюня, сейчас закрутится. Я им покажу Кузькину мать! Они попляшут у меня.

Царь сжал кулаки.

— Каждому дело-занятие найду! И не в посольских палатах и приказах, а в строительстве, как ты говорил, народного хозяйства. А! На стройках народного хозяйства! Во, как! Каждого обяжу крепости строить, лес, млять, сажать. А тот, кто не захочет сажать, тот отправится лес валить. Правильно, Федюня? Нам же нужен лес?

— Конечно нужен, государь. Кремль перестраивается. Тебе палаты надо строить, царице твоей новой, Ивану Ивановичу…

Тут царь что-то вдруг резко посмурнел и искоса глянул на попаданца.

— Ты слышал, уже? — спросил он нахмурившись.

— Чего?

— Про черкешенок?

— Что я должен был услышать? Я тут всё время. В Кремле и не бываю.

Царь мотнул головой, словно конь, которого заели мухи.

— Они… Эти черкесы… Они совсем ненормальные. В Воронеже стояли, так он подсунул мне всех своих дочерей. Темрюк говорит: «Всех забирай. Они мне не нужны». А они сладкие такие, нежные… Вином меня виноградным напоили. Эх!

Царь скривился, приподняв правый край рта и сощурив правый глаз, втянул через зубы воздух.

— Эх! — повторил он.

— И ты? — Фёдор вскинул удивлённо левую бровь и по его лицу пробежала гримаса, словно он съел лимон. Он тоже стал похож на своего собеседника.

— Ну, что я? — царь махнул рукой. — Всех пятерых за раз и оприходовал!

— Силён! — уважительно покачал головой Фёдор.

— Да мало того, они все понесли от меня! — выдохнул царь.

— Ни хрена себе! — выдохнул Фёдор.

— Вот так-то! — понурился царь.

— Ну, ты, Иван Васильевич, и дал стране угля! Мелкого, но много! Все пятеро понесли? А как узнали?

— Так ехали почти три месяца. Знают они, когда у них это случается.

— Значит, ты три месяца их чихвостил? Это писдец, — покачал головой Фёдор.

— Что-что?

— А! Не заморачивайся! Что делать будешь? Куда тебе столько наследников? Они же твоё царство раздерибанят, как и своё. У них в Черкесии все, млять, князья. В каждом ауле свой князь, а в ауле пять домов.

— Сам не знаю, что делать.

— Тебе нельзя жениться ни на одной из них.

— Сам не хочу. Но как отказать? Темрюк с собой две тысячи сабель привёз.

— Где они сейчас? В Коломенском? Надо войска поднимать и, на всякий случай, окружить их.

— Окружили уже. Там вокруг моих