Книга вторая. Спецкоманда на завтра - Юрий Артемьев

дарованную откуда-то свыше, то и эта задача тоже кажется невыполнимой. Мы настолько сильно засветились, что просто отсидеться в тени уже не получится. Особый отдел нас уже заглотил и уже не выпустит из своих зубов. Не помню, у каких-то экзотических рыбок или у змей так устроены зубы, что однажды укусив, они могут продвигать укушенное только внутрь в себя. Никогда не выпустят обратно наружу. Только если выломать эти хитрые зубы… Но тогда повредится вся остальная голова этой хитрой рыбы… Или змеи…

Уроборос. Змея, кусающая сама себя за хвост… Почему-то пришла на ум именно эта ассоциация. Значений у этого символа много. Вечность, бесконечность и всё такое…

Но что же произойдёт дальше? Змейка, съев сама себя превратится в… В ничего… В пустоту… Не останется ничего, кроме тупой головы, которая не догадалась жрать что-то другое, нежели свой собственный хвост…

Я вспомнил, что сделал Лёха, когда мы в составе группы особого отдела брали банду в Подмосковье… Он убил Кешу… Того, кто в будущем возглавлял очень хитрую структуру в недрах ФСБ. А до этого, наверное, в составе КГБ СССР…

Но убив одного человека, не сломаешь систему. А система уже затягивает нас в себя… Прямо сейчас…

Вертится в голове дурацкая пословица, родившаяся непонятно где… То ли Макиавелли это сказал, то ли Суворов… Хотя правы были и тот, и другой… Но Никколо говорил про толпу, а Александр Васильевич про безобразия. Офицеры в Советской армии переиначили на свой лад.

«Если не можешь предотвратить пьянку, возглавь её!»

* * *

— Ты чего спать не идёшь?

— Всё равно завтра дел особых нет.

— Откуда ты знаешь это?

— А какие у меня могут быть дела с загипсованной сломанной рукой?

— Больница. Рентген или ещё что-то такое?

— Вчера был уже. Вряд ли за день что-то изменилось.

— А вдруг у Игоря какие планы на тебя есть на завтра?

— Он бы заранее сообщил.

— А если что-то срочное?

— Для срочных дел не привлекают подростка со сломанной рукой.

— У тебя на всё есть свой ответ.

— Увы и ах. К сожалению, я не всеведущ и не всемогущ. Просто я умею думать чуть-чуть вперёд на пару шагов. Опытные шахматные гроссмейстеры умеют просчитывать больше чем на сорок ходов вперёд. Но шахматы — это всё-таки игра. А у игры есть определённые правила. Ходы делаются по очереди. Начинают всё время белые… Ну, и так далее. А жизнь — штука куда как более сложная.

— Для своего возраста, ты слишком умён и рассудителен…

— Был бы умён не полез бы бить стёкла голым кулаком, а был бы рассудителен, то не полез бы вовсе в машину, которая вот-вот должна была загореться. Теперь вот сам на себя не похож…

— Тебе надо подстричься покороче. Так будет не слишком сильно заметно, что часть волос опалило огнём.

— Завтра схожу в парикмахерскую.

— Я могу тебя и сама подстричь.

— А Вы умеете?

— У меня тоже много всяких разных талантов. Только реализовать их очень трудно в этой жизни. Особенно, когда приходится всё время бороться за выживание.

— Я это понимаю. Одному жить тяжело, а тем более одной. А тут ещё дочку надо вырастить… А она не самая послушная девочка на свете.

— Ты подарил ей книжку про девочку с которой никогда ничего не случается…

— Да. Я уже понял, что Аня — девочка, с которой постоянно что-то случается…

— Я очень надеюсь, что теперь ей есть на кого положиться?

— Доверите мне свою дочь?

— Ты уже доказал, что сможешь окружить её заботой и вниманием. Об одном лишь прошу…

— Не делать Вас бабушкой раньше времени?

— Посмотри на меня! Ну, какая из меня бабушка?

— Очень красивая. Но я буду стараться изо всех сил, чтобы этого не случилось. Только постарайтесь Ане тоже объяснить, что рано ей ещё лезть играть во взрослые игры.

— Бесполезно. Только ты способен её урезонить. Меня она уже не будет слушать… Я сама такой же была… поэтому очень её понимаю. А сейчас садись вот сюда, а я принесу ножницы…

Глава двадцать четвёртая

Кто сказал, что «в Советском союзе секса нет»?

Я целую тебя, твоё нежное тело.

И люблю, не любя. Ты сама так хотела.

Ты в руках у меня извиваешься, стонешь.

Береги свои чувства, а то в них утонешь.

Ты кричишь очень громко, а после всё тише.

И тебе наплевать, что тебя кто-то слышит.

Сердце где-то в груди просто рвётся на части…

Может это и есть долгожданное счастье?

Ночь 03 июля. 1974 год

Москва. Улица Чкалова.

Елена Николаевна вернулась неся в руках ножницы, расчёску и какое-то полотенце… Оказалось, что это кусок простыни.

— Снимай свою футболку!

Глядя, как я одной рукой коряво пытаюсь это сделать, она стала мне помогать… И тут я понял, какую ошибку я допустил…

Стройная миниатюрная женщина, в тонком коротком ситцевом халатике, надетом на голое тело. И сейчас она была слишком близко, помогая мне снять футболку…

Я старался ни о чём таком не думать… Тем более первая волна моих возвышенных ощущений уже схлынула. Меня накрыли куском почти белой ткани, и я немного успокоился… Но потом всё стало ещё хуже.

Похожие чувства я порой испытывал по молодости в своей прошлой жизни в парикмахерской. Сидишь в кресле, накрытый белой простынёй, а вокруг тебя суетится с ножницами и расчёской молодая девушка. То с одной стороны к тебе телом прижмётся, то с другой. То наклонится прямо перед тобой… А халатик на груди, то распахнётся, то снова распахнётся… Летом, когда было жарко не только на улице, но и в мужском зале парикмахерской, эти девушки редко когда чего под халатик надевали…

Увлечённая своей работой над моей вихрастой головой, Елена Николаевна вряд ли о чём таком думала. Зато я уже всё успел передумать. И то, что ей ещё и тридцати лет нет от роду… И что если Ане удастся к своим тридцати годам сохранить такую же фигуру, то я буду только рад этому… И ещё, и ещё…

— Ну, вот… Так будет лучше… В зеркало после посмотришься, а сейчас пошли в ванную, я тебе голову помою.

Этого ещё мне не хватало…

— Да я и сам могу…

— С одной рукой? Ну, ладно… Иди-иди… Только полы потом сам будешь мыть, если много воды разольёшь… А если соседей снизу зальёшь, то мало тебе не покажется.

* * *

Как последний идиот я сижу в ванне, в