Тайная история Леонардо да Винчи - Джек Данн

— Я могу подождать, — прошептал он, целуя ее. — Я не стану больше расспрашивать тебя.

— Прости меня, — пробормотала она, вытирая глаза и нос рукавом с кисточками; но когда ласки Леонардо стали настойчивее, мягко отстранилась. — Нет, Леонардо, не время. С минуты на минуту здесь будет мессер Гаддиано, чтобы сменить тебя.

Леонардо кивнул; однако ему было тревожно, потому что Симонетта не смогла увидеться с ним прежде, чем он встретился с Джиневрой. Что могло случиться? Размышляя над этим, он спросил:

— Хочешь сказать, что Гаддиано заменит меня? — и с преувеличенным пылом прижался к Джиневре.

Она хихикнула:

— Ты получил довольно. Не может быть, чтобы ты все еще…

— Хочешь потрогать мой гульфик?

— Не рискну: еще, чего доброго, кое-что сломаю. — Она игриво оттолкнула его. — Леонардо, ну пожалуйста!

— Но ты же всегда требуешь у меня доказательств.

— Доказательств? Чего?

— Моей верности. Был бы я таким голодным, если бы в моей постели была еще одна женщина?

— Я бы ничуть не удивилась — судя по тому, что о тебе болтают.

Он скорчил оскорбленную гримасу.

— Ты это серьезно?

— Нет, — сказала Джиневра. Потом поднялась, взяла Леонардо за руку и через комнату подвела к картине. — Я хочу взглянуть, что ты успел сделать сегодня.

— Испортил красивую девушку.

— Ну вот еще, — сказала она, внимательно глядя на картину. — Что это вон там?

Она указала на смутные очертания собора памяти, вписанного Леонардо в голубовато-зеленое марево холмов.

— Собор, — сказал Леонардо.

Джиневра искоса глянула на него и улыбнулась.

— Так теперь я твоя святыня?

— Вот именно.

Но когда Леонардо взглянул на портрет, на то, что сделал сегодня, по спине его пробежал холодок. Туманное воспоминание о сне.

Он сжал ее руки.

— Тогда мы в нем и обвенчаемся, — сказала она. — В нашем собственном соборе.

Леонардо улыбнулся. Но в этот самый миг, когда он, стоя рядом с Джиневрой, вдыхал аромат ее волос и приторный острый запах, который обычно исходил от нее после занятий любовью, — в этот миг сон с жуткой ясностью галлюцинации вернулся к нему.

Он — внутри своего собора памяти, пытается войти в дверь, которую охраняет трехголовая бронзовая статуя. Одна из голов — голова его отца; другая — Тосканелли; третья, самая пугающая, — голова Джиневры. Ее глаза под тяжелыми веками глядят на него, и он не видит в них ни страсти, ни любви.

Он потерял ее.

Глаза обвиняли его, но в чем?

Леонардо на миг зажмурился, потом схватил кисть и записал собор, создав в верхнем правом углу холста уродливое пятно жженой умбры.

— Леонардо, зачем ты это сделал? — расстроилась Джиневра.

— Прости, Джиневра. Мне вспомнился дурной сон.

— Но зачем… — Она осеклась. — Сон был обо мне?

Леонардо не ответил.

— Леонардо?..

— Мне снилось, что ты больше не любишь меня, что ты винишь меня…

— Но в чем?

Леонардо пожал плечами и отвернулся от картины, но на Джиневру не смотрел.

— Не знаю.

— Ну так я люблю тебя, и…

Ее прервал стук в дверь. Настало время, когда появлялся Гаддиано. Джиневра с досадой поглядела на Леонардо, словно пытаясь передать невысказанное послание. Потом пригладила кудри и возвратилась на свое место.

— Войдите!

И в комнату вошла Симонетта, переодетая Гаддиано.

Этот Гаддиано, с выверенными движениями и осанкой, с тщательно наложенным гримом, кого-то напомнил Леонардо. В окончательно завершенном, почти смазливом лице, которое придал своему Давиду Андреа дель Верроккьо, были те же черты — такой же подбородок, полные, но сжатые губы, тонкий, почти аристократический нос. Но Симонетта была неотделима от Гаддиано: глаза, в которых жили призраки, выдавали ее; взгляд ее был мягче и не столь пронзителен, как у Леонардо, который смотрел на мир горячо, почти сердито.

Но сейчас в глазах Гаддиано была усталость.

— Привет, влюбленные пташки, — сказала Симонетта голосом, неотличимым от мужского.

Она улыбнулась Джиневре, небрежно поклонилась и подошла к картине. Леонардо сразу почувствовал, что что-то не так. Даже в чужой личине она выглядела слабой и неуверенной.

— Что ж, вижу, наша совместная работа подвигается, — сказала она Леонардо. — Но что это за пятно?

— Перемена настроения, — сказал Леонардо.

Симонетта лукаво глянула на него, потом опустилась на табурет перед мольбертом, взяла кисть и стала затирать пятно.

— Леонардо, друг мой, не уйти ли тебе прежде, чем люди Николини придут за Джиневрой?

— Да, конечно, — сказал Леонардо. — До свидания, Гаддиано, и спасибо. — Он поклонился Джиневре и поцеловал ее, словно они были одни. — Пожалуйста, не сомневайся во мне. Я люблю тебя больше…

Снаружи прозвенел колокольчик: Лука предупреждал их, что люди Николини уже прибыли.

Леонардо уже переступал порог, когда Симонетта закашлялась. Спазмы скрутили ее. Хрипя, она пыталась вздохнуть — и не могла.

Леонардо метнулся к ней, за ним — Джиневра. Он попытался успокоить Симонетту, но она отшатнулась. Призвав силу воли, она перестала кашлять, но дышала тяжело, с бульканьем.

— Мессер Гаддиано, вы слишком больны сегодня, — озабоченно сказала Джиневра. — Я позову мадонну Симонетту.

— Нет-нет, мадонна, она нездорова. Я сейчас приду в себя, это просто легочная хворь, на прошлой неделе я слишком долго гулял ночью. Ее слуги позаботятся обо мне. Но ты, Леонардо, уходи немедля, не то пострадаем мы оба. В распоряжении мессера Николини острые кинжалы.

— Его слуги не знают, кто я.

— Это те же люди, что сопровождали мессера Николини на празднике Горящего Голубя в Дуомо, — серьезно сказала Джиневра. — Они знают тебя в лицо.

— Ты не так уж и неизвестен во Флоренции, — заметила Симонетта, не выходя из образа Гаддиано; даже теперь ей удалось сохранить его привычный сарказм. — Тебе так хочется подвергнуть нас всех риску?

Тут Симонетту снова одолел кашель, она усилием воли подавила его и отерла рот алым платком, который промок и потемнел от крови. Лицо ее было белее мела.

— Он прав, Леонардо, — сказала Джиневра. — Ты должен немедля уйти.

Леонардо подчинился, и как раз вовремя, потому что едва он вышел из комнаты и пошел вниз, к выходу, как услышал голоса слуг Николини. Они недурно набрались в таверне и сейчас подсмеивались над юным лакеем Симонетты Лукой.