Художница из Джайпура - Алка Джоши

– Я так и думала, что ты это скажешь. Да и что еще ты могла сказать? Ты ни в чем не виновата. А я не умею врать. Даже если и присочиню, ты вмиг догадаешься.

Она поднялась с дивана, направилась к письменному столу, отперла выдвижной ящик ключом, что висел у нее на поясе, вернулась и протянула мне конверт, бугрившийся с одного боку. Внутри звякнули монеты.

– Это тебе, – сказала она. – Возьми. – Я взяла конверт, и миссис Шарма грузно опустилась на диван. – Парвати не успела его вручить – уехала на лето за границу. А я все забывала тебе передать.

Наверняка Парвати помчалась в Англию, чтобы не дать Рави вернуться в Джайпур.

В верхнем левом углу конверта значилось название и адрес архитектурной компании Сингхов. Имени получателя не было.

– Она попросила, чтобы ты открыла его при мне. – Миссис Шарма смущенно уставилась на фарфоровых собачек. – Это плата за сватовство.

Я сломала печать. В конверте лежали монетки по одной рупии. Я насчитала десять штук. Десять рупий? Меня так и подмывало перевернуть конверт, встряхнуть его, убедиться, что там больше ничего нет. Я разорвала его шире.

Конверт был пуст.

У меня зазвенело в ушах, я опустила голову и зажмурилась. Парвати рассчитывала опозорить меня при миссис Шарме: ведь тогда оскорбление покажется в тысячу раз унизительнее.

– И еще Парвати просила меня… – Миссис Шарма осеклась, поднесла стакан к губам, заметила, что он пуст, неохотно поставила его на столик и сочувственно взглянула на меня. – Мне жаль расставаться с тобой, Лакшми. Таких мастериц, как ты, поискать, и ты служила моей семье верой и правдой.

Я по голосу слышала, что она хочет утешить меня. Даже родинка на ее щеке поползла вверх, точно пытаясь меня ободрить.

– Парвати утверждает, что ты воровка. Я ей не верю, упаси боже, но вынуждена принять ее сторону. Надеюсь, ты меня поймешь. Когда Шила и Рави поженятся, мы породнимся с Сингхами. Так что, согласна я с Парвати или нет, но отныне у меня связаны руки.

Парвати! Я служила ей. Угождала. Лебезила. Ради нее и себя самой постаралась сохранить беременность Радхи втайне. Не закатывала скандалы. Не требовала отступного. И она же оклеветала меня! Чтобы отомстить за глупость моей сестры – и, между прочим, Рави, он виноват не меньше, а больше, потому что он старше Радхи! Но Парвати решила выместить злость на мне.

Как это несправедливо! Я не сумела сдержать слез. Меня так и подмывало сказать миссис Шарме: «Я трудилась не покладая рук. Я подчинялась их правилам. Глотала оскорбления. Не обижалась на пренебрежение. Уворачивалась от жадных рук их мужей. Неужели я мало наказана?» Я сидела перед этой доброй, разумной женщиной, и больше всего на свете мне хотелось того, что я всю жизнь ненавидела: сострадания. И даже более: сейчас я ненавидела себя за то, что хочу его. Ненавидела себя за слабость, которая внушала мне такое же отвращение, как сетования Джойс Харрис в тот день, когда я принесла ей мешочки с отваром.

А все из-за Радхи! С тех пор как она приехала в Джайпур, моя жизнь совершенно переменилась. Радха, точно муссон, разрушила доверительные отношения, сложившиеся у меня с клиентками, уничтожила репутацию, которую я выстраивала годами. Если бы не сестра, мне бы никогда не пришлось унижаться перед миссис Шармой. Что ж, я это заслужила. Я первая совершила грех, бросив мужа, с которым должна была провести семь жизней.

Миссис Шарма с тревогой смотрела на меня. Пора уходить, иначе я закапаю слезами ее диван.

Я откашлялась, надавила пальцами на веки, встала и направилась к двери, бросив на прощанье:

– Что ж.

– Бети, удачи тебе, – сказала мне вслед миссис Шарма.

31 августа 1956 года

Казалось, август – знойный, палящий, жестокий – не кончится никогда. Я открыла блокнотик, перелистала пустые страницы. К пятнадцатому числу, дню независимости нашего народа, ко мне не записалась ни одна госпожа.

Недели сменяли друг друга, и клиентки чаще отменяли сеансы мехенди, чем делали заказы. Раньше я в день обслуживала шесть-семь, теперь же одну (в лучшем случае). Да и те, что еще оставались, платили мне меньше, не объясняя причин, и я безропотно брала урезанные гонорары.

В блокноте лежало последнее письмо доктора Кумара. Я достала листок и в третий раз попыталась дочитать.

17 августа 1956 года

Моя дорогая миссис Шастри,

Я уважаю ваше решение относительно Радхи и не сообщил ей, что ее ребенка усыновит махараджа, однако желал бы в дальнейшем обсудить с вами усыновление (пусть даже такая возможность представится не раньше родов).

Неделю после родов Радха проведет в больнице под наблюдением врачей. Однако нам вряд ли удастся не пустить ее к ребенку. Она очень привязана к этой новой жизни, зародившейся в ее утробе, только и говорит, что о малыше. У меня создалось впечатление, что она не смирилась с мыслью о необходимости отдать его чужим людям. Она прекрасно все понимает, но сердцем вряд ли принимает.

Ваша подруга, миссис Агарвал, заверила меня, что Радха действительно все понимает, и списывает на гормоны ее привязанность к ребенку. Лучшего объяснения у меня нет, остается лишь положиться на ее доводы…

На этом я бросала письмо. Радха согласилась на усыновление, и я не позволю себе думать иначе. Ее сын вырастет во дворце. Нам выплатят тридцать тысяч рупий, это спасет нас и позволит дать Радхе образование. Ребенок родится здоровым, и это обязательно будет мальчик. Иначе и быть не может, и мне не хотелось обсуждать с доктором Кумаром другие варианты.

Муссонные дожди, обычно приходившие в начале сентября, приносили с собой облегчение. Вода смывает старое, дарует жизнь новому. В этом году с началом сезона дождей я чувствовала лишь страх. Идти мне было некуда, и дом превратился в тюрьму: во всем я видела свои ошибки. Лужи стояли на немощеном дворе, где я планировала разбить сад целебных трав. Дождь стучал по соломенному навесу, который должен был прикрывать саженцы. Барабанил по стопкам кирпичей, которые я купила, чтобы выстроить заднюю стену ограды. Я даже перестала гонять соседских свиней, которые рылись в моем саду.

Чаще всего я часами простаивала у стола, смешивала масла и лосьоны, которые никто не купит. Ритмичные движения пестика гипнотизировали и успокаивали, как затяжные дожди. Я помешивала в ступке и думала обо всем, что можно было бы сделать иначе. Я могла бы лучше смотреть за Радхой, о которой должна была заботиться. Я могла не спать с Самиром, который относится к женщинам так же легкомысленно, как его сын. Я могла бы потребовать у Парвати заплатить мне вперед за сватовство, которое обычной свахе нипочем не сладить.

После разговора с миссис Шармой меня так и подмывало поговорить с Парвати. Десять лет я раболепно служила ей, подстраивалась под ее настроение, пресмыкалась перед ней. Бросить ей вызов – подвиг пуще Гераклова. Я вспомнила, как мучился отец, когда ему приходилось выступать против британского господства. Англичане всегда побеждали, и в конце концов Питаджи устал бороться. Он повел себя как трус: каждый вечер прикладывался к бутылке, а потом начал выпивать и по две, и по три в день.