Художница из Джайпура - Алка Джоши

К горлу моему подкатила желчь, рот наполнился теплой горечью. Она думает, я убедила Самира продавать эти мешочки. Она понятия не имеет, что он сманил меня в Джайпур, чтобы их продавать.

– Вы говорили с Самиром? – негромко уточнила я.

Она откашлялась, точно упоминание о муже причиняло ей боль.

Значит, не говорила.

Я посмотрела на мошну: этих денег хватит, чтобы выплатить долг Самиру. Если я соглашусь на условия Парвати, мой блокнотик вскоре заполнят имена прежних клиенток. Богатые и влиятельные вновь откроют мне двери своих роскошных домов, усадят на диван, предложат чаю со сливками.

Я услышала голос матери: «Коли доброе имя утратил, вряд ли уже восстановишь». Она была права. После того как начальники-англичане из-за участия в освободительном движении объявили отца смутьяном, ему так и не удалось вернуть себе доброе имя. До конца дней он носил на себе это клеймо.

Моя репутация мастерицы мехенди уже не избавится от пятна позора. Даже если Парвати сдержит слово, дурная слава воровки будет тянуться за мной, точно тлетворный душок. Клиентки станут следить за каждым моим шагом и, если вдруг у мемсагиб пропадет браслет или деньги из кошелька, обвинят в этом не кого-нибудь, а меня. И как тогда быть? Каждый раз умолять Парвати, чтобы вступилась за меня?

Если Парвати окажет мне эту услугу, я останусь перед ней в долгу, и она получит право распоряжаться мною, точно своей собственностью: именно этого она и добивается.

Я могу согласиться, и дело снова пойдет на лад – да, мое доброе имя уже не вернуть, но дело пойдет на лад. Так Питаджи продолжил учительствовать – правда, в забытой богом деревушке Аджар.

До чего унизительно было ему каждый день раскрывать устаревшие учебники, обходиться без школьных принадлежностей и понимать, что по-другому уже не будет.

Я выпрямила плечи, оттолкнула мошну к Парвати.

– Оставьте свои деньги себе. А взамен я не расскажу дамам Джайпура, скольким выблядкам вашего мужа не дала появиться на свет.

Ее лицо исказила гримаса. Парвати замахнулась, но я схватила ее за руку. Наши взгляды встретились. В ее глазах я прочла все, что было у нее на душе, увидела ее всю – заплаканную, покрасневшую от ярости. Дорого же ей дались эти полчаса.

– Да припрячьте мешочек-другой отвара для своих сыновей, – продолжала я. – Моя сестра не первая и уж точно не последняя. – Я оттолкнула ее руку.

Парвати пошатнулась. Ее глаза горели ненавистью – и стыдом. По щекам струились сурьмяные слезы. Из носа текло. Розовая помада размазалась. Она потерла руку – там, где остались отпечатки моих пальцев.

Я думала, она ответит мне, но она промолчала. Мы слушали, как дождь барабанит по крыше. Парвати взяла мошну с серебряными монетами, бросила в свою сумочку. На кратчайшее из мгновений мне вдруг захотелось вырвать у нее кошелек (все-таки десять тысяч рупий); что за нелепое желание!

А потом Парвати сделала нечто невиданное: она вытерла лицо краем паллу, не заботясь, что совершенно размазала макияж и испачкала роскошное сари. Лицо ее было в черных, розовых, красных пятнах. Она взглянула на карманные часики, лежащие на столе, и направилась к двери.

На пороге она, держась за дверной косяк, надела сандалии, посмотрела на дождь и бросила на прощанье:

– В конце концов вы все ему надоедаете.

Я окаменела. Мгновение спустя я подошла к окну: насквозь промокшая Парвати стояла на улице. Она забыла зонт. Влажное сари облепило ее изгибы, открывая каждую складочку, каждый бугорок. Выбившиеся из узла пряди свисали вдоль спины. Она не замечала. Не слышала, как рядом остановился тонга-валла и предложил подвезти. Я настолько привыкла ей служить, угождать и потакать, что едва не бросилась к ней с зонтом, но удержалась. Парвати, пошатываясь, побрела прочь и скрылась из виду.

Я долго простояла у окна. Размышляла о том, чего лишилась из-за минуты праведного гнева. Я спала с ее мужем. Готовила для него противозачаточные отвары. И не вправе вставать в позу морального превосходства.

Я заметила краем глаза, что в другом конце улицы показался письмоносец. Он направлялся ко мне, точно почтовый голубь.

Я бросилась к воротам, не обращая внимания на дождь. Почтальон едва успел произнести: «Вам телеграмма», как я уже выхватила у него листок.

Телеграмму прислала Радха.

Там было пять слов: «Приезжай. Скорее. Ты нужна тете».

Шимла, предгорья Гималаев, Индия 2 сентября 1956 года

– Закрываю глаза – и вижу кровь на тетином сари. – Радха всхлипывала у меня на груди. – Доктор Кумар сказал, ее малыш перестал дышать. Несколько дней назад. Ее тело пыталось избавиться от него, но она пыталась не допустить этого.

Мы сидели на больничной койке напротив Канты, я гладила сестру по руке. Радха раздалась, и не только в талии. У нее пополнели руки. Округлилось лицо. Куда и девалась та девочка, которая приехала в Джайпур в ноябре прошлого года!

– Ты правильно сделала, что сразу позвонила доктору Кумару. Иначе она могла умереть от заражения крови, – прошептала я в волосы Радхи.

Из висящих вверх дном склянок возле кровати к рукам Канты тянулись трубки. Я ожидала увидеть большой живот – все-таки она на девятом месяце, – но его уже не было. Свернувшаяся калачиком под одеялом Канта казалась маленькой и слабой. В соседней палате на свободной койке спал Ману. Он всю ночь вел машину – вез меня из Джайпура в Шимлу.

Радха икнула, я протянула ей свой носовой платок, и она высморкалась.

При встрече она крикнула, как ребенок: «Джиджи!» И я, не раздумывая, обняла ее – насколько позволял ее живот. Она дрожала.

– Все в порядке. Все будет хорошо, – сказала я. Доктор Кумар, который привел меня к ней, сообщил, что вчера, когда Радха привезла Канту в больницу, дал моей сестре успокоительное.

– Мне тут страшно, – говорила меж тем Радха. – Санитарки такие серьезные, в этих крахмальных шапочках, зовут друг друга «сестра», хотя никакие они не сестры. Мой малыш, наверное, думает, что весь мир пахнет как пузырек с лекарством. – Она шмыгнула носом. – Я каждый день молилась Кришне в храме Джаху. Молилась, чтобы нашим детям одновременно дали имена[58]. Чтобы они вместе съели первый в их жизни рис. Чтобы они делились друг с другом игрушками. Я знаю, мне не стоит думать об этом, но все равно я мечтала, что наши дети вырастут вместе.