Леди и война. Цветы из пепла - Карина Демина

Слышит, но странно. И перед глазами - пятна цветные...

А тварь... твари нет? Кайя видел ее.

- Конечно, видел.

Правильно, что промолчал. Урфин понял: нельзя было дать ей насторожиться.

- Именно. Мало ли, чего бы сотворила. Теперь она издохла и больше не причинит тебе вреда... а в медотсеке оно безопасней как-то. Вдруг сердце откажет. Или еще что.

Предусмотрительный. Но хорошо, что тюремщик издох. Вот только тюрьма, похоже, осталась.

- А ты чего хотел? Встать и пойти?

Если не пойти, то хотя бы встать.

- Не получится. Ты восстановишься, но постепенно...

Руку перетягивает жгут. И Урфин чувствует иглу, которая пробивает кожу.

- ...это поможет... завтра ты...

...не слышит. Он падает в мягкий сон, тот, который приходит вслед за колыбельной.

К двум сестрам в терем над водой,

Биннори, о Биннори...

Завтра приносит мигрень.

И страх, что лучше не стало. Урфин по-прежнему не способен управлять собственным телом. Он открывает глаза, смотрит на серый потолок в шрамах старых трещин. Пытается поднять руку...

- Не так быстро, - Кайя рядом.

Он вообще уходил?

- Ненадолго. Мне надо было убедиться, что с ними все в порядке.

Тисса?

- Вместе с Изольдой, - Кайя помогает сесть. - Отдыхает. Девочка почти на грани, так что в ближайшую неделю обойдешься без блондинок...

Согласен и на рыжего. Сказать бы, но не получается. Губы вроде бы шевелятся, но Урфин даже не уверен, так ли это или же он принимает желаемое за действительное.

- Ты опять лезешь напролом, - Кайя устраивается на полу. - Не пытайся прыгнуть выше головы. Начни с малого...

...пальцы на руках. Пять - на левой. Пять - на правой. Итого - десять. Простая арифметика и почти непосильная задача, если эти пальцы надо согнуть.

Урфин пытается.

Злится.

Отступает. Пытается снова. В сотый... двухсотый... тысячный и стотысячный раз. А прежде тело казалось надежным. И подвело. Вот так, даже не из-за твари, подаренной Хаотом, но само по себе.

- На тебе слишком много ран, - Кайя заставляет двигаться, как куклу, которой сгибают и разгибают конечности.

Растирает мышцы, возвращая чувствительность, порой Урфину кажется, что эти самые мышцы вот-вот разорвутся под пальцами Кайя.

И кости хрустят.

- Ты подошел к своему пределу.

Магнус ведь предупреждал, что однажды Урфину понадобятся силы, а их не будет. Если только через себя, через голову... и уже страшно другое - надорваться, потому что тогда он навсегда останется в нынешней тюрьме.

- Я не позволю. Веришь?

Верит.

Ему. Ежедневным уколам, превращающим кровь в пламя. Ноющей боли, которой заканчивается каждый день. Способности вновь издавать звуки, нечленораздельные, мычание, но это уже много. Жевать, пусть медленно и неуклюже, задевая зубами зубы. Шевелить пальцами. Сжимать в кулак. Держать матерчатый мяч, набитый песком. С ним удобно тренироваться.

Есть еще стеклянные шарики, но они пока слишком юркие и мелкие.

- Первые недели - хуже всего, - Кайя теперь протягивает руку, и чтобы сесть, приходится за нее цепляться, держать настолько крепко, насколько сил хватает. - А чем дальше, тем легче будет. Ты и так неплохо справляешься.

Сидеть.

Держать ложку. Миску, которая кажется неимоверно тяжелой, хотя на самом деле весит всего ничего. Орудовать этой самой ложкой...

Кайя не помогает.

- Тисса хотела бы тебя видеть, - он протягивает платок, и ткань взять сложнее, чем ложку.

- Нет.

Урфин уже способен произносить отдельные слова.

- Уверен? Она за тебя переживает.

...беспокойный ребенок, который не будет переживать меньше, увидев Урфина в нынешнем состоянии. И хорошо, что Кайя ничего не надо объяснять: сам поймет.

- Осень. Скоро. Уедешь?

Некоторые звуки стираются, и речь пока еще неразборчива, но Кайя настаивает на том, чтобы Урфин разговаривал. Читал вслух. Писал, пусть бы буквы выходят кривыми.

- Уже осень, - он все еще не способен стоять на месте. - А уеду, когда ты на ноги встанешь.

- Война?

- Без меня не начнут, - Кайя проводит по запястью, вдоль которого пробивается первая светло-лиловая лента мураны. Без этих своих узоров он несколько непривычный. - Войны были и будут.

Но эту Урфин, кажется, пропустит.

- И все последующие тоже.

- Запрешь?

- Если понадобится, - он не шутит. - Ты хороший рыцарь. Но хороших рыцарей у меня сотни... а ты - один.

- Замуж за тебя все равно не пойду.

Кайя хмыкает, но от темы отступать не намерен.

- Урфин, ты восстанавливаешься. И восстановишься полностью. Вот только потом... любое мало-мальски серьезное ранение станет последним. Хватит с тебя.

И что ему делать?

Сидеть у камина, рассуждая о былых прекрасных временах?

- Вот насчет этого не волнуйся, - дружеское похлопывание по плечу едва не опрокидывает навзничь. - Занятие я тебе точно найду.

У меня был случился ужасный день, который начался еще неделю назад...

Из откровенного рассказа одной леди.

Меррон никогда не спрашивала, куда он уходит, надолго ли и порой, казалось, что вовсе его не замечала, все еще пребывая в прежнем полусонном состоянии. Она была сама по себе. И это злило Дара, потому что он представления не имел, как вернуть ее прежнюю. Нынешняя была слишком тихой.

Почти неживой.

- Вставай.

Вишневые глаза смотрят равнодушно.

Встанет. Меррон делает, что ей говорят, пусть бы ей самой и хочется остаться в постели. Пожалуй, будь ее воля, она всю оставшуюся жизнь провела бы под одеялом.

Нет, одеяло было неплохим, пуховым, легким, таким, под которым не жарко летом, но и не замерзнешь зимой. В него зашили мешочки с сушеной лавандой, от моли, мошки и для хорошего запаха. Меррон обнимала одеяло, прижимала к щеке, так и лежала, глядя в никуда. Ее раны зажили, и даже та, которая на пятке, грязная и успевшая загноиться. Ссадины прошли. И синяки.

Шрамы вот остались. Небольшие, но Дар хотел бы стереть их тоже.

- День хороший. Солнышко. Пойдем в сад?

Она садится.

Хмурится. Если бы разозлилась и послала куда дальше вместе с садом, Дар бы понял. Но нет, встает. Идет по досочке, солнцем нагретой, и шаги неуверенные.