Зеркало для невидимки - Татьяна Степанова

Вроде бы подброшенный… А ведь по этой улике мы Разгуляева почти уже задержали. Все к этому шло, не вмешайся Воробьев с Дыховичным Так что…

— Ты хочешь сказать, что Кох мог застрелить Севастьянова и подбросил пистолет Разгуляеву, чтобы того обвинили в убийстве? И все ради того, чтобы отнять у него номер в каком-то жалком шапито? — Катя покачала головой. — Извини, Никита, но это получается: в огороде — бузина, в Киеве — дядька. Эта твоя версия…

— Наплевать на версии. — Колосов встал, отошел к окну. — Катя, если честно, мне сейчас на все эти виртуальные домыслы наплевать и растереть. Он и так мне все скажет.

— А если не скажет?

— Кто? Кох? Мне?

Катя умолкла. Бог мой, такая самоуверенность!

Наш Гениальный Сыщик в полном своем грозном профессиональном великолепии. Она снова перечла перевод записки Коха. «И будто бы к этой работе был вынужден чем-то…» Какая странная, полная безысходности фраза! Что же вынуждало этого парня, с которым она всего сутки назад разговаривала, в грозу, прихватив с собой лопату, идти на кладбище, раскапывать могилу и..

— Никита, — сказала она тихо, — только честно скажи. Это было страшно, да? Когда вы его брали там, на могиле? Страшно?

Колосов обернулся, кивнул.

— Это был не он. Катя. Вообще, я ничего подобного в жизни не видел. Это было.., словно не человек, а что-то другое…

— Не слыхал фразу: человека преображает любовь? — Катя спросила это с какой-то недоброй нервной усмешкой. Циничной усмешкой, которая не понравилась Колосову.

— Ты насчет экспертизы интересовалась, — сказал он, помолчав. — Так вот, не очень обольщайся.

Эксперты дали заключение, что Петрова убита лопатой и что трупы в Нижне-Мячникове разрублены тоже лопатой (при этом Катя вспомнила — сердце, вырванное из мертвой груди и заброшенное на ветки вишни. А потом.., лицо Коха, когда он смотрел в костер там, на пустыре…). Такой вывод они сделали, — продолжил Колосов, заметив, как потемнело ее лицо. — Но вряд ли кто-то из спецов даст категорическое заключение о том, что эти предметы и лопата, изъятая у него, полностью идентичны. Тут наука, как говорится, пока еще бессильна. — Он глянул на часы.

" — Ты торопишься куда-то? — спросила Катя.

— — — Тут надо в одно место еще подъехать. А что?

— Знаешь, Сережка Мещерский очень хотел тебя повидать, — сказала вдруг Катя. — Между прочим, он был со мной и на кладбище, и в цирке.

Никита потянулся за курткой.

— У него адрес прежний? — спросил он. — Да? Ну тогда, если он не возражает, я вечерком попозже… возможно, заеду. Я ему из машины позвоню.

У себя в кабинете Катя стремглав кинулась к телефону. Она ни о чем не думала. Знала: так надо. Набрала номер в офисе Мещерского: в турфирме «Столичный географический клуб» работали до восьми.

Мещерский был крайне удивлен. С Никитой они не виделись бог знает сколько времени. С того самого случая, который… В общем, давно.

— Катя, Никита мне уже звонил, он…

Катя быстренько залпом из всех орудий накрыла его робкие недоуменные вопросы.

— Хорошо, приезжайте. Точнее, за тобой я сейчас сам заеду. Только, Катя, ко мне домой.., я не знаю, удобно ли будет.

Она смекнула: у Мещерского все эти два дня сиднем сидит Кравченко. Она, увы, и не подозревала, что всю ночь, проведенную ею в цирке, телефон в ее квартире звонил не переставая. Она и не подозревала, что драгоценный В. А., столь демонстративно хлопнувший дверью, опустится до того, чтобы ее проверять!

— Я Никите предложил, пусть прямо сюда в офис едет. — Мещерский — добрая душа — всегда шел навстречу своим друзьям. — Только, Катенька, я не могу Вадьке не позвонить. Пойми, в каком я положении. Я и его позову, хорошо? И прошу тебя, очень прошу, ну, пусть он кретин, пусть… Ну сделай что-нибудь ты. Ну хоть шаг. Ведь ты и он…

— Мы ему вместе позвоним, — тут же решила Катя. — Только сначала я тебе все-все расскажу, чтобы ты был в курсе, что у нас тут творится. Это просто дикость!

Они прождали Колосова до десяти вечера. А когда уже решили: все напрасно — он приехал. Кравченко же на звонок Мещерского только брякнул в трубку, что «польщен приглашеньицем, но ему некогда заниматься всякой ерундой».

* * *

«Одно место», куда так срочно понадобилось подъехать Никите, — была тюремная больница при Октябрьском СИЗО, куда несколько часов назад из Стрельни перевезли Коха. Беседа в общей камере-палате Колосова не устраивала. И Коха снова под конвоем препроводили в процедурный кабинет. И снова оставили с начальником отдела убийств наедине. За почти истекшие сутки это было их уже третье свидание. В облике Коха вроде бы ничего не изменилось — лишь повязки у него на запястьях. И этот взгляд…

Никите очень бы хотелось, чтобы напуганный фигурант смотрел на него, «как кролик на удава». Но Кох, видимо, был орешек крепкий. Неподдающийся.

Попытка самоубийства добавила лишь черной меланхолии его взгляду. А воспоминание о пережитых унижениях — жгучей ненависти.

Никита чувствовал: ни один человек в мире так не желает его смерти, как вот этот. Мускулы Коха напряглись, еще секунда… Бросок и…

— А ты думал, что больше меня не увидишь? — прошипел Колосов, снова чувствуя под пальцами его горло, выворачивая ему при этом правую руку так, что мышцы болезненно вздулись. — Что же ты. Гена, слинять от меня хотел? Утечь в небытие? А бинтики не мешают, нет? Не жмут?

Он никогда не видел, как на манеже укрощают льва. Но инстинктивно чувствовал: это то же самое.

Но лев ли перед ним? Скорее гиена, трупоед.

— Сколько раз ты себе вены взрежешь, столько раз мы тебя аккуратненько перевяжем. Из петли вытащим. В окно сиганешь — по кусочкам соберем и склеим, — сказал он, давая полузадушенному Коху чуть вздохнуть. — И вот так ты от меня не уйдешь.

Понял? Ну?!

— П-понял.., п-пусти. — Кох задыхался.

Колосов отшвырнул его на стул. И снова Кох, глотая воздух, судорожно растирал себе горло ладонью.

— — Сочинение я твое прочел и перевел, — сказал Колосов. — Чистосердечный писака из тебя никудышный, Генрих. Поэтому буду задавать тебе вопросы я. А ты будешь правдиво и подробно на них отвечать. Слышишь, что я говорю? Или тебе громче повторить?

— Я слышу.

— Надругательство над трупами — это твое. И возьмешь ты его с собой в суд и потом после суда, куда приговорят. — Колосов внимательно следил: гиена, хоть ей и дали здоровенного пинка, еще скалит зубы, еще готова к решительному броску. — О патологии твоей не я, а следователь и психиатры с тобой беседовать будут. Судья, прокурор, адвокат. Им и будешь слезницы кропать по-немецки и стишки. А со мной здесь и сейчас будешь говорить не о кладбище. А о живых и убитых.

— Я не буду с тобой говорить. Никогда. Ни о чем!!