Зеркало для невидимки - Татьяна Степанова

— Ну? Он признался в убийствах? — спросила Колосова чуть ли не с порога Катя.

— А почему ты решила, что я от него сюда" приехал?

— По звездам прочла в телескоп. — Катя села в вертящееся кресло за рабочий стол Мещерского. — Но хоть что-нибудь-то он сказал?

Никита кивнул. Было видно, что он вымотан до предела. Но Кате отчего-то в эту минуту даже не было жаль его: раз устал, ехал бы домой спать. Чего тогда приперся, если и говорить не желает?

Чуткий Мещерский тут же завел какой-то осторожный нейтральный разговор — они с Никитой давно не виделись. И вдруг после вынужденной и весьма тягостной паузы, потому что нейтральный разговор никак не клеился, спросил:

— Никита, мне стало известно о записке Коха. Ты не поинтересовался у него, почему он все это написал и подписался своим именем по-немецки?

Колосов пожал плечами.

— Сережа, а что такое «сладчайший путь в Дамаск»? — спросила вдруг Катя. — Тебе такое выражение нигде не встречалось?

— У Брюсова, кажется… Аллегория многотрудного, почти крестного пути. — Мещерский глянул на Катю с изумлением. — А почему ты спрашиваешь?

— Так Вспомнила кое-что.

— Только это, по-моему, аллегория-антипод. Никакого религиозного смысла в этом понятии нет, — припоминал Мещерский. — Это аллегория не духовной, скорее физической, плотской любви. Достижение ее, постижение сути. И в роли божества тут выступает любимое существо.

— А при чем тут Дамаск?

— Ну, это из преданий рыцарей-крестоносцев, отправлявшихся в Палестину. По правилам, отправляясь на освобождение Иерусалима и Гроба Господня, они должны были отринуть от себя все мирские радости, любовь, в том числе земную. Но многие были не в силах сделать это. И вот кто-то отправлялся тропой духа и небесной любви в Иерусалим, а кто-то тропой любви земной, тропой наслаждений в Дамаск — аллегорическое место, средоточие страсти.

Но это все аллегория, предание, поэтические метафоры трубадуров.

— Метафоры любви? — уточнила Катя.

— Ну да, пожалуй, — любви, страсти, вожделения, служения любимому существу, любовной муки. Но я не пойму, к чему ты все это у меня спрашиваешь?

— Просто хотела это выражение прояснить. Я его услышала от этого вашего Генриха Коха. Бедный рыцарь Генрих… — Катя смотрела в окно, лицо ее выражало смесь брезгливости и печали. — Его, наверное, теперь в Институт Сербского на обследование положат.

— Да, но только если прокуратура его до суда оставит под стражей, — хмыкнул Колосов — То есть как? — встрепенулся Мещерский. — Его — жуть такую, извращенца — отпустят под подписку?

— Санкция статьи невелика и не сурова. Если, конечно, мы его причастность к убийствам не докажем.

— Ну, вы даете, Никита! — Мещерский стукнул по столу — Кох! Ах ты… И фамилия-то . Да я б с такой фамилией сразу бы удавился! Некий Кох был гауляйтером Украины, палач, гестаповец, его потом в Праге партизаны грохнули. Уж лучше тогда фамилия Шикльгрубер, ей-богу!

Катя покосилась на Мещерского — и все-то ты знаешь, эрудит наш, светлая голова, а мы А всего сутки назад упрекал, что я «слишком занята этим делом»! А теперь вон Никиту учит, что тому с некрофилом делать.

— Сережа, ты не волнуйся, а лучше подумай. Мы тебя не кричать, а думать позвали, — сказала она кротко. — Ты видишь, как мы все запутались. Я, признаюсь, совершенно. Никита.., ну, он вид делает, что у него все под контролем, но он тоже в жутком разброде. — Она бросила взгляд на Колосова. — А ты, Сережа, человек свежий, более того, в отличие от нас с логикой абстрактной дружишь. И порой отличаешься оригинальными суждениями. — Она льстила кротко, ласково. — И потом ведь были уже случаи, когда ты Никите реально помогал… Так что думай.

Вот во всем, что я тебе рассказала — в этих убийствах, в задержании Коха, — вот в этом самом, на что лично ты в первую очередь обратил внимание?

Колосов сидел у двери на кожаном диване для клиентов турфирмы и вроде был занят тем, что разглядывал свои запыленные ботинки. Но Катя знала: он слушает то, что сейчас говорит она и что, возможно, изречет, как оракул. Мещерский.

— Что ж… До сих пор не установлено прямой связи между убийствами Севастьянова и Петровой, — начал Мещерский.

— Так. Что еще? — Катя задавала вопросы с любопытством.

— Почерк в этих убийствах разный. И почерк убийства Петровой некоторыми деталями схож с тем, что вытворял с трупами на кладбище Кох.

— И что из этого?

— Это может быть закономерностью, если он виновен, либо случайное совпадение, либо инсценировка.

— Тогда получается, что настоящий убийца знал про визиты Коха на кладбище?

— Возможно. Но в мире так много случайностей и совпадений, Катя. Петрову могли ударить по голове первым тяжелым предметом, который попался под руку. А попалась лопата. Кстати, ее собственные инструменты — лопату, метлу, все, чем она убирала клетки, нашли, осмотрели?

— Осмотрели, — откликнулся Колосов. — Что еще скажешь?

— А с точки зрения абстрактной логики… Знаешь, Никита, все это как-то алогично… Выбор жертвы, способы убийства… Все как-то спонтанно, стихийно.

Я бы сказал даже, по-женски. — Мещерский покосился на Катю. — Среди подозреваемых есть женщина, я правильно понял? И она конфликтовала с Петровой и общалась с Севастьяновым. Вы ее допросили?

— Еще не успели. Допросим.

— У тебя ведь был какой-то план действий, перед тем как вы отвлеклись на Коха, — заметил Мещерский. — Наверняка. Ну, я думаю, надо его реализовывать. А с Кохом… Что ж, он пока у вас в руках, на том спасибо.

— Никита, во сколько ты завтра поедешь в Стрельню? — прямо спросила Катя. — Учти, с одиннадцати там репетиции, так что, думаю, всех, кого надо, застанешь. И знаешь, в эти дни, если случайно встретишь меня в цирке, не обижайся, что я тебя не узнаю.

Договорились?

Но в цирк, как бы ей того ни хотелось, назавтра Катя не поехала. В области начался завершающий этап широкомасштабной профилактической операции «Допинг», посвященной борьбе с нелегальным оборотом наркотиков. Репортажей о ликвидации притонов и задержании сбытчиков анаши и героина срочно ждала почти вся областная пресса. И Кате волей-неволей пришлось засучить рукава. Она беседовала с сотрудниками, участвовавшими в операции, набирала тексты статей, созванивалась с редакциями, но мысли ее блуждали… Ну как там в цирке? Как Никита и он, Разгуляев? Встретится "ли с ним Никита? О чем они будут говорить? И что случится дальше? Она убеждала себя, что вернется в Стрельню, как только разберется с информацией по «Допингу». А подробности узнает от Колосова. Но, несмотря на то, что она твердила себе все это, в сердце ее гнездилась тоскливая тревога. В цирке происходит что-то странное.