Мальчик глотает Вселенную - Трент Далтон

Маскировка. Маскировщики. Замаскированное. Лестер Кроу с Ланселот-стрит, 32, который колол свою подругу, Зою Пенни, тринадцать раз в живот шприцем с героином, чтобы убить их нерожденную дочь. Братья Мунк с Ланселот-стрит, 53, которые привязали своего отца к креслу в гостиной и отрубили ему томагавком половину уха. Во время невыносимой летней жары на этой бесконечной улице Брисбенский городской совет обычно решает замостить дыры, образовавшиеся в асфальте от безблагодатности, и смола прилипает к подошвам ваших кроссовок, как жевательная резинка; и все открывают свои занавески, несмотря на комаров, летящих с мангровых зарослей Брайтона и Шорнклиффа; и вся эта улица становится театром, а жилые комнаты, обрамленные окнами, превращаются в телевизоры, показывающие в прямом эфире мыльную оперу «Слава Богу, день пособия», пошлую комедию «Передай куриную соль»[37] и полицейскую производственную драму «Цвет двухцентовика»[38]. На этих сценах за фасадными окнами можно увидеть все – и мелькающие кулаки, и смех, и слезы. Браво, нахер. Бис, мать вашу.

– Привет, Илай!

Это Шелли Хаффман, высунувшаяся из окна своей спальни и пускающая сигаретный дым за пределы дома.

Я прижимаю подошву к переднему колесу, разворачиваюсь посреди улицы и направляю папашин расшатанный «Малверн Стар» на подъездную дорожку Шелли. Автомобиля ее отца нет под навесом.

– Привет, Шелли, – говорю я.

Она затягивается сигаретой и выпускает ровные колечки дыма.

– Хочешь затянуться?

Я делаю пару затяжек, едва не поперхнувшись.

– Ты одна? – спрашиваю я.

Она кивает.

– Они все уехали на Королевский пляж праздновать день рождения Брэдли, – говорит она.

– А ты не захотела ехать?

– Я хотела, Илай Белл, но этот старый мешок с костями, – ворчливо говорит Шелли, изображая голос старой американской бабушки с Дикого Запада, – уже не очень хорошо ходит по песку.

– Значит, они оставили тебя дома в одиночестве?

– Моя тетя скоро приедет присмотреть за мной, – говорит она. – Я сказала маме, что предпочла бы побыть на передержке в собачьем отеле на Флетчер-стрит.

– Я слышал, там кормят три раза в день, – говорю я.

Она смеется, тушит сигарету о нижнюю сторону подоконника и щелчком запускает окурок за забор в соседский сад.

– Слыхала, твоего старика вчера вечером забрали в больницу, – говорит она.

Я киваю.

– Что с ним?

– Сам не знаю, честно говоря, – отвечаю я. – Его просто начало трясти. Не мог ничего сказать, или почти ничего. Не мог перевести дух.

– Паническая атака, – говорит Шелли.

– Чего?

– Паническая атака, – небрежно повторяет она. – Приступ паники. С мамой часто такое случалось, началось несколько лет назад, ага. Был у нее такой плохой период, когда она не хотела делать вообще ничего, потому что у нее начинались панические атаки, если она находилась среди слишком большого количества людей. Она просыпалась и чувствовала себя так, будто горы готова свернуть, говорила нам, что сводит нас всех в кино в торговый центр Тьюмбул, а когда мы разоденемся как куколки – бац, и у нее случается приступ паники, как только она садится в машину.

– И как она с этим справилась?

– Мне поставили диагноз, – просто говорит Шелли. – Сразу после этого ей пришлось прийти в себя. – Она пожимает плечами. – Видишь ли, Илай – все относительно. Пчелиный укус жжет, как сука, пока кто-нибудь не ударит тебя крикетной битой. И раз уж речь зашла о старых добрых английских битах – как насчет партии в настольный крикет? Я позволю тебе играть за «Вест-Индию».

– Не, не могу, – отвечаю я. – Мне нужно кое с кем встретиться.

– Это часть твоего великого секретного плана? – улыбается она.

– Откуда ты знаешь про план?!

– Гус написал все это для меня в воздухе, – говорит она.

Это меня бесит. Я смотрю вверх, на серое небо.

– Не волнуйся, я никому не скажу ни слова, – говорит она. – Но я думаю, что ты долбанутый псих!

Я пожимаю плечами.

– Вполне возможно, – говорю я. – Миссис Биркбек считает, что так оно и есть.

Шелли закатывает глаза:

– Миссис Биркбек нас всех считает психами.

Я улыбаюсь.

– Это безумие, Илай… – качает головой она. И она смотрит на меня с милой улыбкой, сердечной и искренней. – Но в то же время это очень круто.

И на мгновение я хочу позабыть про план, зайти в дом и сидеть на кровати Шелли Хаффман, играя в «Тестовый матч»; и если она выбьет шестерку своим любимым игроком, лихим южноафриканцем Кеплером Вессельсом, попав маленьким крикетным мячом из шарика для подшипника в поле с цифрой «шесть» в левом углу восьмиугольной зеленой фетровой крикетной площадки, мы могли бы отпраздновать это объятиями; и потому что все ее родные уехали, и оттого что небо серое, мы могли бы упасть на ее кровать и целоваться; и возможно, я мог бы отказаться от плана навсегда – забыть про Титуса Броза, бросить Лайла, бросить Дрища, и отца, и маму, и Августа – и просто провести остаток своей жизни, заботясь о Шелли Хаффман, потому что она борется с этим несправедливым перекособоченным миром, в котором Бог дал Ивану Кролю две сильные руки, способные убивать, и дал Шелли Хаффман две ноги, не способные пройти через золотой песок Королевского пляжа в Калаундре.

– Спасибо, Шелли, – говорю я, выкатывая «Малверн Стар» обратно на дорогу.

Шелли кричит из окна, когда я отъезжаю:

– Оставайся всегда таким, Илай Белл!

Лайл рассказывал мне как-то, что для строительства моста Хорнибрук применялся бетон с завода «Квинслендской компании цемента и извести», расположенного в Дарре. Он сказал, что это самый длинный мост из построенных над водой в Южном полушарии, протянувшийся более чем на два с половиной километра от побережья Брайтона до знаменитого побережья полуострова Редклифф, являющегося домом для группы «Би Джис» и регби-клуба «Редклиффские дельфины». Этот мост имеет два горбатых пролета, один с брайтонского конца, другой с редклиффского, чтобы суда, идущие по заливу Брэмбл, могли проскользнуть под ними.

Я чувствую илистый запах мангровых зарослей, окаймляющих залив. Им пропитан ветер, толкающий «Малверн Стар» по мосту вверх через первый горб. Лайл в детстве называл этот мост «Костотрясом», потому что машина его родителей подскакивала на кочках стыков, пересекая изогнутую шероховатую асфальтовую поверхность, которая теперь потрескивает под шинами моего велосипеда.