Лето потерянных писем - Ханна Рейнольдс

И, надо же было такому случиться, у двух пассажиров оказались записи: у Эльзы Фридхофф и Майкла Сальтцмана.

Добравшись до яхт-клуба, я подбежала прямиком к Ною.

– Угадай, что я нашла!

Он с удивлением посмотрел на меня.

– Золото? Выигрышный лотерейный билет?

– Список пассажиров!

– Что? С именем твоей бабушки?

И наша беседа вернулась в прежнее русло, словно мы вовсе и не ссорились, а я не говорила ему, что мы на разных сторонах.

Ной с легкостью управлял лодкой, он явно давно этому научился. Через два дня начнется август, а мне казалось, будто я нахожусь в стеклянном шаре, в котором царит лето. Ярко светит солнышко, теплом напитались мои косточки. На фоне неба стоял на удивление красивый Ной и слушал меня. Мы были одни в этом мире, только вдвоем. Закончив рассказ, я почувствовала, как гулко бьется мое сердце. Я чувствовала легкость и напряжение от волнения, что голова у меня перестанет работать и все мысли улетучатся в синее-пресинее небо.

А Ной улыбался.

– Выходит, ты Шерлок Холмс.

– Именно, мой дорогой Ватсон.

Я облизнула губы и вдруг смутилась.

– Жаль, но в один архив нужно съездить лично. Почему цифровые записи нельзя переслать в цифровом пространстве?

– А доктор Вайс не согласится их послушать?

Я поморщилась.

– Я хотела попросить, но они длинные, больше пяти часов.

– Ты можешь съездить в Бостон.

Я бросила на него взгляд. Бостон, куда он через месяц уедет учиться.

– Могу.

Повисло молчание. Я оглянулась, смотря на воду и небо. Мы были частичкой рода людского, просто два человека, но нас переполняли эмоции.

– Я взял ланч. – Ной достал холодильник и холщовую сумку.

Затем движением, которое я списала на жару, он снял футболку и, откинув ее, сел напротив меня.

– Правда? – Боже. Куда смотреть? Почему мне вдруг так трудно дышать? Я напоминала героиню из викторианской эпохи, которая вот-вот рухнет в обморок. Нормально ли так пялиться на его грудь? Я сглотнула комок в горле и опустила глаза на холщовую сумку.

Ной вытащил багет, сыр бри, виноград и шоколад.

– Надеюсь, тебе понравится.

– Идеально. – Как и он. Ладно. Нужно взять себя в руки.

– Пятница выдалась суматошной.

Ной оторвал ломоть хлеба и протянул его мне.

– Да.

– Когда ты вернулся к дедушке, ему стало получше?

– Он… – Ной задумался. – Помнишь, ты сказала, что твоя бабушка не любила разговаривать о своем детстве? Он тоже. Он замкнулся в себе. Когда я вернулся, в кабинете была бабушка, но она ушла. Ты сказала, что она вышла поговорить с тобой?

Ной задел мою руку своей, передавая нож для сыра. Я чуть не задрожала всем телом.

– Да. Я пыталась выяснить… не понимаю, зачем дарить подарок, а потом просить его обратно, но это не так уж и важно. Совсем другое дело, если бы это была семейная реликвия.

Ной немного помолчал, открывая варенье из инжира и методично намазывая его на хлеб и сыр.

– Возможно, это и была семейная реликвия. Просто не ваша.

– Что?

– Может, это была реликвия моей семьи. И Эдвард подарил ее Рут, но, когда они расстались, забрал.

Я тут же принялась качать головой.

– Тогда почему она потребовала его вернуть?

– Не знаю. Но почему он забрал подарок?

– Неужели твой дедушка не обмолвился бы, что это была семейная реликвия? И тогда ожерелье не пропало, а осталось у него.

– Верно. Может, он хотел избежать разговоров о нем, потому что это навевало слишком много воспоминаний.

Мы пораженно замолчали под палящим солнцем, намазывая на багет бри и варенье.

– Надо узнать у бабушки, – сказал Ной – скорее себе, чем мне. – Она наверняка знает.

– И она уж точно более словоохотлива, чем твой дедушка.

– И может, это и не реликвия, – сказал Ной. – Вдруг он купил ожерелье для Рут, но оно было дорогим, и тогда дед решил, что может вернуть его себе, раз они больше не вместе.

– Возможно, – ответила я. Хотелось продолжить и сказать: а может, они солгали. Отчасти я знала, что ожерелье принадлежало бабушке. Разве могло быть иначе, разве могла я приехать на Нантакет в поисках ожерелья, которое не имело к нам никакого отношения?

Но я попыталась успокоиться. Вспомнить, что бабушка не обязана быть идеальной. К тому же мне хотелось больше, чем роскошное ожерелье. Я хотела узнать ее прошлое. И была очень близка к тому, чтобы сделать это.

– Ты рад, что будешь жить в следующем году в Бостоне?

– По сути, в Кембридже.

Я закатила глаза.

– Я в курсе. Вообще-то я из Массачусетса.

Ной рассмеялся.

– Верно. Но западный Массачусетс разве считается?

Я выпрямилась.

– Не поняла? А это что еще за намеки?

Он поднял руки вверх.

– В хорошем смысле! Я про спорт. Разве западный Массачусетс не болеет за команды Нью-Йорка? – Ной усмехнулся. – А это хорошо, потому что команды у нас лучшие.

Ладно. Ничего себе. Я выпрямила спину, потянувшись макушкой к безоблачному небу.

– Прощаю тебя.

– Я не прав?

– Буквально во всем.

Ной развеселился.

– Не знал, что ты увлекаешься спортом.

– Я из Массачусетса.

Его губы дрогнули.

– Ладно, но ты не посмеешь возразить, что «Патриоты»[16] – отстой.

– Для начала: посмею. И потом, я вообще не стану говорить с тобой на эту тему.

– Почему? – Теперь он открыто усмехался. – Потому что тебе нечем возразить?

– Потому что люди из Нью-Йорка разозлятся на нас, не стоит привлекать к себе внимание.

– Я не знал, что Бостон – твоя больная тема.

– Нет у меня никакой темы.

– Тогда комплекс собственной неполноценности.

Я подняла оставшуюся половину багета и стукнула Ноя по плечу.

– Ой! – у него вырвался смешок – такой же яркий, как солнечные круги на воде. – Нападают!

– Ты оклеветал мой дом!

Веселясь, Ной упал навзничь.

– Ты бредишь.

– Забери назад свои злобные оскорбления.