Время расставания - Тереза Ревэй

Когда к ним подошла официантка, чтобы рассчитаться, Камилле почудилось, что в ее взгляде она заметила презрение. Юная наследница Дома Фонтеруа вздрогнула. Она страдала от того, что не могла оправдаться, не могла объяснить, что Петер отличался от немецких солдафонов, наводнивших город.

Оба совершенно растерянные, они вновь оказались на улице. Дул легкий ветерок, даря в конце дня долгожданную прохладу. Парижане закончили работу и спешили по домам.

Камилла не хотела садиться в метро. Сама мысль о том, что придется протискиваться в вагон, стоять сдавленной разгоряченными телами, вызывала у нее дурноту. Девушке хотелось, чтобы Петер сам догадался уйти, прервать это свидание, которое сделало ее раздражительной и несчастной. Но он стоял рядом, не зная, куда деть руки, и у нее не хватило духа попросить его уйти: ведь Камилла отлично понимала, что, в сущности, ее друг ни в чем не виноват.

— Давай немного пройдемся. Мы можем прогуляться по Елисейским полям до площади Согласия.

Они шли в тени деревьев по дорожкам, вьющимся меж газонами сада. Мягкое вечернее солнце золотило листву. Несколько садовников занимались посадками растений.

Петер начал рассказывать о своих родителях, об их неприязненном отношении к нацистам, о матери, которую часто приходилось призывать к осторожности, потому что она имела обыкновение высказывать при посторонних то, что можно было доверить только самым близким людям. В голосе Петера Камилла уловила волнение и нежность, и это тронуло ее до глубины души.

— Но если их так не устраивает фашистский режим, почему они не уехали в другую страну?

— Ты полагаешь, что это легко — взять и все бросить? — откликнулся юноша и почувствовал, что начинает злиться. — Мой отец унаследовал крупное издательство, которое существует уже больше века. У него есть обязанности, он должен думать о рабочих и служащих. Все мои предки похоронены в Лейпциге. Моя мать поселилась в городе лишь после замужества, а вообще она любит кочевую жизнь. Но у них там квартира, работа, друзья… Нельзя отказаться от прошлого, просто щелкнув пальцами. Вот ты, ты бы оставила Париж, прихватив с собой всего два чемодана, не зная, как и на что будешь жить в другом месте? Неужели ты не понимаешь, как много значит город, который ты любишь, твои истоки, твоя родина?..

Внезапно молодой немец ощутил такое бешенство, что начал дрожать. Эта неожиданная агрессивность удивила Камиллу и задела ее за живое.

— Родина, родина! От вас, немцев, только это и слышишь! Она вас здорово отравила, эта ваша замечательная Vaterlandl[45]. Твоим родителям следовало уехать, и тебе вместе с ними. Порой лучше пожертвовать всем, но спасти свою честь.

Петер остановился как вкопанный.

— По какому праву ты говоришь мне подобные вещи, Камилла? — процедил он сквозь зубы. — Я никогда не думал, что ты настолько нетерпимая.

Девушка поняла, что жестоко оскорбила спутника.

— Прости меня, — запинаясь, пробормотала она. — Возможно, я кажусь тебе чересчур наивной.

— Ха! Наше поколение недолго будет оставаться наивным, — бросил, горько усмехнувшись, юноша.

Внезапно Петер почувствовал себя опустошенным. Эта встреча с Камиллой лишь показала молодому человеку, что что-то в его жизни пошло не так. В глазах всего мира аспирант Петер Крюгер был блистательным завоевателем этой столицы, притворяющейся спящей провинциалкой. Флаги со свастикой, закрытые ставни, комендантский час, молчаливые улицы, указатели на немецком языке, — неожиданно Петер ощутил всю скорбь и тихую ненависть побежденных.

Он больше не мог терпеть обвинительных взглядов Камиллы. Он подумал, что ошибся, приняв решение разыскать свою возлюбленную, он увидел в ней печаль, поразившую его своей жестокостью.

— Не обижайся на меня, Камилла, но я должен тебя оставить… — нервно извинился Петер. — Ты ведь сможешь добраться одна, не так ли?

Девушка выглядела удивленной, почти раздраженной.

— Конечно смогу, я ведь у себя дома! — почти выкрикнула она.

— Ты совершенно права, и именно в этом заключается вся проблема, не так ли?

Петер последний раз взглянул на юную француженку, как будто хотел навсегда запомнить ее лицо, затем развернулся на каблуках и чуть ли не побежал по улице.

С часто бьющимся сердцем Камилла сделала шаг за ним, но на сей раз она не стала удерживать любимого. Она так и осталась стоять, глядя на то, как он удаляется, исчезает за поворотом. У нее возникло ощущение, что вместе с Петером уходит какая-то часть ее беззаботной молодости.

Андре заметил, что у него при дыхании изо рта вырываются маленькие клубы пара. Это явление, вполне естественное для открытого пространства, показалось мужчине чрезвычайно нелепым в его пустом кабинете на бульваре Капуцинов.

Он откинул плед, прикрывающий колени, поднялся из-за стола, зябко кутаясь в меховое пальто, и направился к печке, которую велел установить в комнате. У него еще оставалось несколько драгоценных брикетов угля, но мужчина, поразмыслив, решил, что температура в кабинете пока терпима и не стоит тратить запас топлива.

Андре посмотрел в окно. Ночью выпал снег. Серое небо нависло над городом и теперь, как тяжелая свинцовая крышка, пыталось накрыть дома, укутанные снежным покрывалом. На белом ковре, выстлавшем двор, выделялись темные следы, оставленные консьержкой из соседнего здания.

Фонтеруа надеялся, что Камилла не простудится, стоя в очереди в мясную лавку. В последнее время, независимо от наличия продовольственных талонов, мясо стало редкостью, но девушка, как и большая часть домашних хозяек города, намеревалась использовать этот шанс. Их старая кухарка Марта страдала от ревматизма и не могла долго оставаться на ногах. Андре видел, как уходила Камилла: шапка, натянутая почти на глаза, теплые лыжные штаны, грубые ботинки и меховые перчатки. Он беспокоился: девочка выглядела изможденной. Время от времени мужчина водил Камиллу пообедать в ресторан, который предлагал постоянным клиентам «укрепляющие» блюда. Два раза в месяц владелец ресторана получал посылки от родственников из Нормандии, а его сын был учеником в Доме Фонтеруа. Но, тем не менее, Камилла продолжала худеть.

Накануне, сраженные холодом, они окончательно покинули столовую, хотя до последнего старались не изменять заведенным правилам. Любой отказ от привычных вещей, каким бы незначительным он ни казался, был еще одной победой оккупантов. Именно поэтому они цеплялись за пустяковые ритуалы, которые теперь обрели в их глазах особую значимость.

Прихватив тарелки с фасолевым супом, отец и дочь укрылись в спальне Максанса. После наступления холодов именно эта комната стала их убежищем. Они поставили в ней два удобных кресла, электрический радиатор, принесли пледы из шерсти ламы и радио. Каждый вечер под непроницаемым взглядом старой деревянной лошадки, притаившейся в углу, ровно в четверть девятого они слушали передачи Би-би-си на французском языке.