Время расставания - Тереза Ревэй

Девушка почувствовала себя чересчур язвительной и, как бы извиняясь, пожала плечами.

Подошла официантка в белом кружевном фартуке, чтобы принять заказ. Так как Камилла была немного растеряна, Петер попросил два лимонада и два куска пирога с клубникой. Девушка вжалась в стул, они никак не могла избавиться от ощущения, что глаза всех присутствующих направлены только на них.

— Как поживают родители? — осведомился Петер.

— Хорошо. Моя мама в Монвалоне вместе с Максансом. Отец, конечно же, остался в Париже.

— А ты что-нибудь знаешь о Лизелотте и Генрихе?

Лишь сейчас Камилла вспомнила, что именно благодаря Петеру дети Ганов сумели выехать из Лейпцига. Ощутив некоторое облегчение, она перестала ерзать на стуле.

— Они живут у своей тети в Лондоне. Если верить последним новостям, то неплохо. А что ты знаешь об их родителях?

— Их отец по-прежнему находится в концентрационном лагере. Госпожа Ган проживает в гетто. Все это… так тяжело.

Теперь взгляд Петера затерялся в пустоте. Он вспомнил о последнем письме, полученном от матери. Ева рассказывала сыну, что на Аугустусплац свалено трофейное оружие, захваченное у французов. Фрау Крюгер оказывала правительству «пассивное сопротивление», не желая участвовать ни в каких концертах и соглашаясь лишь на частные уроки на дому. Подобное решение заставляло хмурить брови дирекцию «Гевандхауза».

— Петер?

Немец взял себя в руки и посмотрел на Камиллу. Девушка побледнела.

— Прости меня, я отвлекся.

— Почему ты носишь на своем воротнике изображение черепа? — выдохнула Камилла, при этом ее глаза неестественно округлились.

— Это отличительный знак бронетанковых войск, — объяснил немного удивленный юноша. — Старинная эмблема, ее использовали еще в элитном полку прусских гусар. Но почему ты спрашиваешь?

— Она… выглядит столь зловеще! — ответила Камилла, следя за тем, как официантка расставляет тарелки и бокалы.

— Это совершенно особенный символ, не похожий ни на какой другой. Он свидетельствует о нашем мужестве и презрении к смерти. К несчастью, эту же эмблему позаимствовали войска СС. Но мы не имеем ничего общего с этими типами, ты можешь мне верить, — добавил он тихо, но твердо.

— Вы все из одной и той же армии, — раздраженно бросила Камилла. — И про вас про всех можно сказать, что вы не щадите никого.

Презрительный тон Камиллы больно задел Петера. К тому же ему не нравилось ощущать себя на скамье подсудимых.

— Война никогда не была увеселительной прогулкой. Ты полагаешь, что слова вашей «Марсельезы» менее кровожадны?

За эту критику молодой человек был удостоен весьма недоброго взгляда.

— Я осмелюсь тебе напомнить, что вы — агрессоры.

Петер не знал, что возразить, и его плечи поникли.

— Прости меня. Я не хотел сделать тебе больно. Вся эта ситуация кажется мне просто невероятной.

Немец огляделся. В основном посетителями кафе были дамы в возрасте, которые старательно прятали глаза, чтобы не встретиться взглядом с оккупантом. За столиком возле окна, из которого открывался прекрасный вид на высокие колонны церкви Мадлен, незнакомый пехотинец шутил с молодой женщиной в серой форме. Они непринужденно болтали, как будто находились в Берлине, Гамбурге или Лейпциге, и их заботил только один вопрос: как провести чудесный летний вечер. В эту секунду Петер вспомнил инструкцию начальства: «Избегать контактов с местным населением». Но юноша плевать хотел на всевозможные предписания. Его желание увидеть Камиллу было столь велико, что он забыл обо всем. Однако теперь, когда они встретились, он чувствовал себя скованным, запутавшимся.

Обнаженные икры, элегантное платье в горошек, позволяющее угадать очертания сформировавшейся груди, золотая цепочка на шее — девушка оказалась еще прелестней, чем та, что запечатлелась в его памяти. Петеру хотелось сказать ей, что она прекрасна и что он никогда не забывал ту ночь на берегу реки. Тогда он был почему-то уверен, что больше никогда не увидит свою возлюбленную, и, в каком-то смысле, оказался прав. Беззаботность, восторженность, надежда — все это безвозвратно исчезло. Теперь, встретившись лицом к лицу, они понимали, что уже не были прежними.

Сердце Петера сжалось: он был слишком чувствительной натурой и не мог не заметить смятения Камиллы, но и был не в силах что-либо изменить. Эта униформа — он никогда не стремился надеть ее. Он не мечтал войти победителем в Париж, хотя именно об этом грезили многие его товарищи, ослепленные успехами их танковых дивизий. Он не хотел быть непобедимым. Петеру исполнилось двадцать лет, и он страстно желал поцеловать такие манящие губы девушки, сидящей перед ним, вдохнуть аромат ее тела, услышать ее смех.

— Лично я делаю различие между такими людьми, как твои родители и ты сам, и другими немцами, — тихо продолжила Камилла. — Но это свойственно далеко не всем.

— Твоя мать…

— Моя мать заявила, что останется в провинции до тех пор, пока мостовую Парижа будет топтать хотя бы один немецкий солдат. Когда она услышала о мирном договоре, подписанном маршалом Петеном[44], она самым натуральным образом заболела.

— А ты, Камилла, — внезапно понизил голос Петер. — Как ты живешь?

Он с такой нежностью смотрел на девушку, что та растрогалась. Она вспомнила ужин в Монвалоне, когда их немецкий гость рассмешил всех присутствующих, с юмором описывая, что он будет делать в течение шести месяцев Arbeitsdienst. Она вспомнила также, с какой бережностью, как трепетно он занимался с ней любовью. Он был таким благородным, таким внимательным! Он тогда очень испугался за нее. Глядя на выразительное лицо Петера, читая в его глазах затаенное желание, девушка поняла, что ее возлюбленный тоже ничего не забыл.

— Я учусь ремеслу, которое всегда любила. Я счастлива.

— Ты вспоминаешь обо мне хоть иногда?

— Ну, разве что иногда, — кокетливо ответила девушка. — Но теперь все так изменилось! Ты ведь понимаешь, о чем я? — добавила Камилла и вдруг с ужасом поняла, что не может связать этого молодого военного с тем Петером, воспоминания о котором хранила в своем сердце.

Юноша кивнул, у него был очень подавленный вид.

Молодые люди доели пирог в полном молчании. С тех пор для Камиллы пирог с клубникой приобрел вкус золы, впредь она не могла взять в рот даже кусочек этого лакомства, не вспомнив о тех тягостных минутах молчания. Девушка думала о том, что она предпочла бы больше никогда не видеть Петера, чем встретить его в этой мрачной форме с надраенными пуговицами и отвратительными знаками на воротнике.