Имяхранитель - Азамат Козаев

– На палубу выводят? Когда дают еду? – Иван был деловит.

– Выводят раз в день, посему советую запастись терпением и стреножить мочевой пузырь. Еду приносят утром и вечером. Кстати, в тот момент, когда открывается люк, сюда проникает солнце. Не считая утренней прогулки по палубе, больше неба вы не увидите. Раз в неделю заставляют прибираться, поэтому тут относительно чисто. Пираты любят свою посудину. Добро пожаловать в царство стерильной чистоты! Будьте счастливы!

Иван несколько минут негромко звенел цепью, потом надолго замолчал и, судя по дыханию, уснул. Милая бумага, представляешь? Он просто-напросто уснул! А наш сокамерник потусторонним голосом изрек:

– Пусть поспит. Силы еще пригодятся. Ему, наверное, здорово досталось?

– Если вы за пару минут кончаете четверых, трудно рассчитывать на всепрощение.

– Четверых? – протянул голос. – Ваш спутник не самый смиренный человек на свете.

– Пятерых, – сквозь сон, лениво бросил Иван. – Пятый умрет на днях. У него больше нет желудка, а эти идиоты напоили его водой.

– Действительно, идиоты, – пробормотал голос в темноте и в свою очередь умолк.

Хладнокровие + жестокость

Дальнейшие события лишь подтвердили слова нашего сокамерника. Кстати, когда нас на следующий день вывели на палубу, мы с Иваном узрели во плоти обладателяголоса из темноты. Сильно изможденный человек, до самых глаз заросший пегой бородой, бросил на нас холодный взгляд и усмехнулся. Чуть ниже Ивана, наш товарищ по несчастью и после полугода плена оказался широким в плечах, но худым и плоским, как стиральная доска. С него будто соскребли всю плоть, и он стал похож на пугало, которое в поле распирает деревяшками драную рубаху. Пока нас по очереди водили в гальюн, обломок, прищурившись, стрелял по сторонам заплывшими глазами и внимательно разглядывал «голос в темноте», пиратов, горизонт. Милая бумага, говоря: «выводили на палубу», я имела в виду следующее: нас выводили в цепи, даже меня, а, подведя к гальюну, пристегивали к стене. Рассеченная бровь Ивана запеклась кровяной коркой, и страшная треугольная дыра над глазом всякий раз повергала меня в ужас, стоило взглянуть обломку в лицо – все внутри мерзко обрывалось и валилось куда-то в пропасть. Лицо распухло, губы вздулись, цвета преобладали лилово-вишневые и ядовито-сизые.

Во многом Огано, так звали «голос в темноте», оказался прав. Пираты не сводили с меня глаз, а взгляд Серого Кита, того самого пирата с грязно-седой бородой, который в ночь абордажа приставил к моей шее нож, просто поверг в отчаяние. Целой и невредимой мне оставалось существовать считанные дни. Увы, призрак выкупа был слишком туманен и весьма отдален по сравнению с соблазном использовать меня гораздо более доступным и варварским способом.

Вынесли на палубу пятого, того самого, чью смерть предсказал накануне Иван. При этом пираты бросали на обломка ненавидящие взгляды, на что Иван лишь усмехался разбитыми губами и презрительно ругался вполголоса: «Идиоты!». Без лишних церемоний Серый Кит осенил погибшего собрата прощальным знамением, и того швырнули за борт.

– Чего они хотят от тебя? – спросил Иван Огано в трюме, уже после прогулки.

– Ничего, – равнодушно ответил тот. – Взять с меня нечего, убивать не спешат, вот и катаюсь с ними.

– Бежать не пробовал?

– Не сподобился, – усмехнулся Огано. – Летать не обучен, да и грехи к земле тянут. Тяжеловат выхожу.

– Сколько всего пиратов? Я насчитал двенадцать.

– За вычетом твоих пятерых – четырнадцать. Двое ведут вашу яхту.

– Пока не ослабли, нужно бежать.

– И рад бы посмеяться, да не смеется что-то.

– Потом посмеемся, на свободе. Их всего-то двенадцать на боте.

– Даже для тебя многовато.

– Если у них не будет арбалетов – нет ничего невозможного.

– Пираты не жалуют арбалеты.

– Я это заметил.

– А ведь когда-то их было двадцать три, – тоскливо протянул Огано.

– И куда делись четверо? – усмехнулся обломок.

– Мне повезло меньше. Пять-четыре в твою пользу.

Милая бумага, куда я попала?

* * *

Серый Кит решился. Я поняла это по взгляду, затуманенному спиртным и похотью. Атаман смотрел на меня так, что никаких сомнений не осталось – ближайшей ночью должно было случиться страшное. Ивана Серый Кит с ближайшими приспешниками без лишнего шума убрал бы, а меня ждала участь, по сравнению с которой участь жертвенного агнца показалась бы верхом справедливости и везения.

Куда мы шли, на какой выкуп надеялись пираты, если нас даже не спросили, откуда мы родом и как велик наш выкупной капиталец? Ивану это показалось подозрительным с самого начала, с чем не замедлил согласиться Огано. Понятно, оба они калачи тертые, а у меня силы таяли, как твердое масло на сковороде. Последний всплеск сил ожидался ближайшей ночью, потом накатило бы спасительное сумасшествие, а может быть, и физическая кончина. Не хотела бы остаться в здравой памяти, когда… Бр-р-р-р!

Все эти дни Иван негромко гремел цепью, а Огано задавал вопросы, которые лично мне казались ничего не значащими. Обломок, усмехаясь, отшучивался и продолжал греметь цепью. А когда на вечерней заре открылся люк и один из пиратов спустился с едой в наш мрачный плавучий застенок, случилось вовсе для меня неожиданное. Едва пришедший поставил наземь бадейку с похлебкой и жбан воды, Иван быстрее молнии прянул к нему – причем помянутые двадцать звеньев цепи нисколько ему не помешали – и сделал нечто такое, отчего «джентльмен удачи» оказался сложен чуть не вдвое. Человек не расположен к таким фокусам, наверное, потому и раздался страшный хруст. Пират пал, точно сломанная кукла, и лежал на полу трюма неестественно выгнутый, затылком едва не касаясь пяток. И я хотела это приручить? Мне сделалось нехорошо, пожалуй, еще хуже, чем тогда, на палубе, когда за пару минут вокруг меня рухнули пятеро. Обломок сломал человека, как настоящий медведь. Так вот что имеют в виду, говоря «заломал, как медведь»!

Иван быстро подошел к Огано, коротко прошипел: «Ну-ка, напрягись», мужчины несколько раз дружно взревели, взвыло железо, и крепление цепи с треском вылетело из дощатой переборки. Мне показалось, что все пираты наверху должны были услышать этот грохот, но никто в трюм не сунулся и тревоги не поднял.

– Ты знаешь, что с этим делать? – Иван держал в руке собственную цепь, один ее конец был замкнут на запястье широким браслетом, а на втором конце, безжалостно вырванном из стены, болтался увесистый угловатый кронштейн с погнутыми болтами.

– Знаю, – потусторонне отозвался Огано, и я вдруг безотчетно ему поверила: да, знает, с какого конца браться за эту страшную штуку, и вдвоем с Иваном они сейчас нарубят дров.

Обломок пошарил на поясе убитого пирата, снял ключи и отомкнул мой замок. С непередаваемым облегчением я сбросила кованую полосу с руки, собралась было встать, однако ноги вдруг подкосились. Милая бумага, я светская дама, хоть и дура, и мне не часто приходилось держаться двух головорезов, чтобы не попасть на зубок остальным. Мудрено ли, что перед самым выходом наверх живот мне свело так, будто я проглотила двадцатизвенную цепь с кронштейном в придачу? Силы из меня вытекли враз, как из худого мешка.