Там мы стали другими - Томми Ориндж

приблизиться к Октавио. Тот направляет пистолет на Эдвина и Блу. Жестом показывает на сейф. Он совершенно спокоен. Келвин держит руку на пистолете, спрятанном под рубашкой. Эдвин наклоняется, чтобы открыть сейф.

Октавио выходит из-под навеса с пакетом, полным подарочных карт, и смотрит по сторонам, когда тупоголовый Карлос направляет на него пистолет. Келвин видит это раньше Октавио. Чарльз тоже наводит ствол на Октавио и кричит, требуя, чтобы тот положил пистолет на землю и отдал ему пакет. Карлос выкрикивает то же самое следом за ним. Чертовы Чарлос.

Октавио швыряет в Чарльза пакет с подарочными картами и тотчас делает несколько выстрелов. Чарльз отшатывается и открывает ответный огонь. Октавио ловит пулю и стреляет еще несколько раз в Чарльза. Келвин видит, как парнишка в регалиях падает шагах в десяти позади Чарльза. Это конец, но у Келвина нет времени думать об этом, потому что Карлос выпускает три или четыре пули в спину Октавио. Он мог бы выстрелить еще, но беспилотник Дэниела обрушивается ему на голову, и Карлос падает. Келвин держит пистолет наготове, палец на спусковом крючке, когда чувствует, как первая пуля ударяет его в бедро, в кость. Опустившись на одно колено, Келвин получает следующую пулю в живот, и внутри разливается тошнотворная тяжесть, как если бы он разом заглотнул слишком много воды. Как может дырка заставить его чувствовать себя разбухшим? Падая на землю, Келвин успевает заметить, как в Карлоса летят пули со стороны Тони.

Распластанный на земле, Келвин видит, как его брат стреляет в Тони. Он чувствует каждую травинку, обжигающую лицо. Острые как бритва, эти травинки – все, что он может чувствовать. А потом он уже не слышит выстрелов. Он вообще ничего не слышит.

Томас Фрэнк

Он не думает о выстрелах, как о самих выстрелах. Он ждет, когда услышит в них что-то другое. Но потом видит, как люди бегут, спотыкаются, падают, кричат и вообще теряют голову, потому что спустя какие-то мгновения, даже краткий миг, после того как он подумал, что выстрелы окажутся чем-то другим, в его сознании и перед глазами отчетливо вырисовывается самая настоящая стрельба. В растерянности, Томас пригибается. Садится на корточки и тупо наблюдает. Он не может разглядеть стрелка или стрелков. Ему даже хватает глупости подняться, чтобы лучше видеть, что происходит. Он слышит резкий свист поблизости, и, как только до него доходит, что это звук пуль, пролетающих мимо, одна из них попадает ему в горло. Ему следовало пригнуться как можно ниже, он должен был упасть на землю, притвориться мертвым, но он этого не сделал и теперь все равно лежит на земле, схватившись за шею, прошитую выстрелом. Он не может понять, откуда прилетела пуля, и это не имеет значения, потому что кровь хлещет на руку, которой он придерживает разорванную шею.

Он знает только то, что пули все еще летят, а люди кричат, и кто-то маячит у него за спиной, потому что его голова лежит на чьих-то коленях. Но он не может открыть глаза, и адски горит в том месте, откуда, как он знает или чувствует, что знает, вышла пуля. Тот, у кого он лежит на коленях, возможно, оборачивает что-то вокруг шеи – может, рубашку или шаль? – и затягивает, пытаясь остановить кровотечение. Он не знает, то ли его глаза закрыты, то ли все это внезапно ослепило его. Он знает только, что ничего не видит, и этот сон кажется ему лучшей идеей в его жизни, и неважно, что этот сон может означать, даже если только сон, бесконечный сон без сновидений. Но рука хлещет его по лицу, и глаза распахиваются сами собой; он никогда не верил в Бога, но в этот момент чувствует, что Бог – в ощущении собственного лица, исхлестанного чьей-то рукой. Кто-то или что-то пытается заставить его остаться. Томас пробует приподняться, но не может. Сон плывет где-то под ним, просачивается под кожу, и он теряет ритм дыхания, дышит все реже; и сердце, которое билось для него все это время, всю его жизнь, тоже пропускает удары; теперь ему не остается ничего, кроме как ждать следующего вдоха и надеяться, что он придет. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким тяжелым, как сейчас, и это жжение в шее не сравнится ни с одним ожогом, который он когда-либо чувствовал. Детский страх Томаса перед вечностью в аду возвращается к нему огнем и прохладой дыры в шее. Но страх приходит и уходит, а сам он оказывается на территории Состояния. Не имеет значения, как он сюда попал. Или почему он здесь. И не важно, как долго там пробудет. Состояние совершенно, и это все, о чем он мог бы когда-либо просить – чтобы на секунду, минуту или мгновение принадлежать этому Состоянию, умереть в нем и жить вечно. Поэтому он не тянется вверх, он не опускается вниз, и он не беспокоится о том, что грядет. Он здесь, и он умирает, и ему хорошо.

Билл Дэвис

Билл слышит приглушенные выстрелы за толстыми бетонными стенами, что отделяют остальной мир от служащих стадиона. Он думает об Эдвине, прежде чем успевает понять, что означают эти глухие удары. Но, как только до него доходит, он встает и бросается навстречу звукам. Он пробегает через дверь, которая ведет к киоскам. Чувствует запахи пороха, травы и земли. Смесь ужаса и долго дремлющей отваги перед лицом опасности струится по коже ручейками нервного пота. Билл мчится вперед. Кровь стучит в висках. Он перепрыгивает через ступеньки, спускаясь на поле. Когда он приближается к стенке инфилда, в кармане вибрирует телефон. Он замедляет шаг. Это могла быть Карен. Может быть, ей позвонил Эдвин. Может, ему звонит Эдвин. Билл опускается на колени, ползет между вторым и первым рядами. Заглядывает в телефон. Это Карен.

– Карен.

– Я уже еду к вам, милый.

– Нет. Карен. Остановись. Разворачивайся.

– Но почему? Что?..

– Тут стреляют. Вызови полицию. Встань на обочине. Позвони им, – просит Билл.

Билл прижимает телефон к животу и высовывает голову, чтобы проверить обстановку. И тут же чувствует, как в правой части головы взрывается жгучая боль. Он прикладывает руку к уху. Оно плоское. Мокрое. Горячее. Даже не думая о том, чтобы приложить трубку к другому уху, Билл подносит ее к зияющей дыре на месте прежнего уха.

– Кар… – начинает Билл, но не может закончить. Еще одна пуля. Эта попадает ему в лоб, пробивая чистую дырку над правым глазом. Мир переворачивается.