Фуэте на Бурсацком спуске - Ирина Потанина

— Эта? — еще раз спросил старший, на этот раз у Светы, показывая ей папку.

Света что есть силы утвердительно затрясла головой и прижала к груди протянутую ей сетку.

— Держи! И не теряй больше! Что упало, то пропало, между прочим. Твое счастье, что сетку именно Рыжий поймал. И что он сейчас дома оказался и тебя узнал, тоже повезло, — сказал парень, а потом повернулся к Антонине и хитро сощурился: — А ботинки нам дядька Гурович и так обещал отдать, когда вы видеть не будете. Без всякого обмена!

Парень убежал, не дожидаясь, пока вслед за громким «ишь!» соседки полетит еще и схваченная ею с подоконника мокрая тряпка.

— Ты меня, тетенька, не признала, потому что я тогда в шапке был, — сказал Рыжий Свете. — Но я тебя сразу узнал. Бутерброд ты мне дала возле библиотеки, помнишь? И согреться в том зале с книжками разрешила. Я тогда с Костей полаялся, из приюта сбежал, сам хотел жить, чуть не сдох. Но ты меня спасла. Я подумал-подумал, не так уж наш Костя и плох. А то, что полы надо за всех мыть, это не так страшно, как когда с голоду умираешь.

— Я тебя не признала не из-за шапки, — с трудом сдерживая слезы, сказала Света, — а потому что ты тогда синий был и опухший весь. Молодец, что в приют вернулся.

— Ой, Микола! — громко крикнула Антонина. — Иди скорей сюда! Тут тебе для работы целая история! Прямо слезы на глаза наворачиваются…

— Рад бы послушать, да мне бежать надо. Председательствовать пора. Бегу! Ты, старушка, все запоминай, обмозгуем с тобой потом, куда и что применить, — пробормотал драматург, заходя в комнату. Из противоположной двери тут же раздался звонкий лай. Больше похожий на плюшевую игрушку, чем на живое существо, милый английский сеттер выскочил навстречу хозяину.

— Ты мой хороший! Пойдем прогуляемся минутку!

Кивнув гостьям — то ли в знак приветствия, то ли на прощание, — Кулиш, пропуская вперед сеттера, покинул помещение. Распрощавшись с хозяйкой, Света с Ириной тоже поспешили на улицу. И очень удивились.

— Это по какому такому праву ты тут гуляешь, а ко мне не зашел? — громко отчитывал Кулиш Морского. — Что значит «неловко», что значит «послал супругу»? Как это «барышни не разрешили идти»? Издеваешься? В следующий раз чтобы и в мыслях такого не держал! Я, может, и прощу, а старушка моя гостей страсть как любит. Обидится! — Тут драматург вспомнил про время и, хлопнув себя ладонью по лбу, прокричал: — Утодик! Джой! Ко мне! Домой! Опоздаем!

— Имя какое у собаки странное, — задумчиво глядя вслед Кулишу, уже успевшему запустить пса в дом и умчаться вдаль, протянул Коля: — Утодик Джой… Экзотичненько…

— Ох, горе ты мое необразованное! Утодик — это Украинское товарищество драматургов и композиторов. Микола Гурович в нем самый главный голова, — вздохнула Света.

— Какие они разные, — протянула тем временем Ирина, глядя вслед драматургу. — Все говорят о них, как о едином целом: «Тандем Курбас — Кулиш», «кулишово-курбасовские приемчики», «театр Курбаса и Кулиша»… А они настолько непохожи.

— Эстет и денди Лесь Степанович и глас мудрости всего народа в лице Миколы Кулиша, — понимающе кивнул Морской. — Зато когда видишь их работы или совместные доклады, понимаешь, что значит братство гениев. Не дружба даже и не просто единомыслие, а нечто много большее. Веет мистическим чувством, будто эти двое самой судьбой выбраны для общего дела и будут вместе и у гробовой доски…

— Вы почему не сказали, что знакомы с Миколой Гуровичем? — перебила Света обиженно. — Я вас, выходит, зря на морозе держала? Не совестно вам?

— Ну почему же зря, — Морской решил не выяснять, кому должно быть совестно. — Мы с Гуровичем обычно про материалы для его «Истории всемирного театра» говорим, просить его разобраться с беспризорниками у меня все равно язык не повернулся бы… И потом, мы с Николаем время с толком провели, — Морской кивнул в сторону шумящей через дорогу стройки. — Про готовность клуба строителей теперь для Серафимы Ильиничны напишем. Всё рассмотрели через дыру в заборе, всё оценили. А как ваши успехи?

Тут все вспомнили про заветную папку и кинулись читать спрятанное в ней письмо. Вернее, копию письма.

* * *

«Я, Толмачева Нина Ивановна, прошу принять во внимание следующие обстоятельства происшедших со мной неприятностей:

1. Одна близкая мне личность (я нарочно не называю имени, потому что до сих пор считаю, что это такая же жертва обстоятельств, как я) передала мне просьбу моей старой знакомой Варвары Каринской о передаче ей старых фотоснимков, хранящихся в моем личном архиве. Выполняя просьбу, я не знала ни о том, что товарищ Каринская предала Советский Союз, ни о том, что любая связь с ней официально считается преступлением против Родины.

Фотоснимки, которые товарищ Каринская просила меня передать, а также ее письмо с просьбой сейчас спрятаны в надежном месте, потому что я считаю их одним из доказательств правдивости моих слов. История снимков проста и не содержит ничего, порочащего наш строй. В 1919 году, вернувшись после восстановления советской власти в родной Харьков, я получила предложение о работе от гражданки Тальори-Дудинской, руководящей известной тогда в городе хореографической студией. Мы делали много интересного, в том числе я отшивала костюмы для юных воспитанниц студии по эскизам гражданки Каринской, которая на тот момент интересовалась оформлением театральных представлений и подавала большие художественные надежды. Аппликация «тканью по ткани», придуманная Каринской, оказалась не только выгодной заменой старым вышивкам, но великолепным украшением, потому девочек повели в фотоателье. Мне, как участнице процесса, тоже досталось несколько фотокарточек. Впоследствии все снимки погибли, а мои сохранились, так как я хранила их на основном месте работы, в государственной опере, которая никуда не переезжала с 1891 года.

2. Увидев фотокарточки и мою готовность передать их Каринской, та самая личность — назовем личность N — принялась шантажировать меня в самом буквальном смысле и самым низким способом. Угрожая написать жалобу в НКВД о том, что я выполнила просьбу «невозвращенки», меня пытались заставить сделать всего одну вещь: передать какое-то письмо Асафу Михайловичу Мессереру, который должен был приехать в Харьков на премьеру балета «Футболист». Поначалу я согласилась, не видя ничего вредного в передаче письма. Я действительно хорошо знакома с Асафом Михайловичем (куда больше, чем N), легко могу встретиться и заговорить с ним. Конечно, мне не понравилось давление, которое на меня пытались оказывать, но я списала это на тяжелый характер и сложную жизнь N.

3. Прежде чем нести письмо товарищу Мессереру, я вскрыла конверт. Возможно, это подлый поступок, но я должна была понимать, что делаю. И не зря! Письмо оказалось, во-первых, подделкой, а во-вторых, призывом к предательству Родины. Подписано оно было Михаилом Михайловичем Мордкиным и адресовано Асафу Мессереру, но я уверена, что писал его товарищ Мордкин кому-то другому. Учитель пишет кому-то из своих учеников, а Асаф Михайлович, хоть и занимался в студии Мордкина, но в педагогах Михаила Михайловича уже не застал. Те годы товарищ Мордкин провел в Грузии, а в московской студии от его имени преподавала Антонина Михайловна Шаломытова. Мне все это известно достоверно, потому что как раз во время гражданской войны я работала в Тифлисе в театре товарища Мордкина. Возможно, зная о моем знакомстве с Мордкиным, злоумышленники и решили передать письмо через меня. В глазах Асафа Мессерера это было бы естественно. Не учли негодяи только, что Мессерер с Мордкиным никогда не были знакомы. Не предусмотрели так же и то, что я распознаю подделку и пойму, что Асафа Михайловича попросту хотят «посадить на крючок». В точности, как меня с письмом Каринской. Мечтают вынудить Асафа Михайловича написать ответ Мордкину и начать шантажировать, сделав марионеткой. У N на такое кишка тонка, поэтому считаю, что за спиной у N стоит целая вредительская организация или шпионская сеть.