Натюрморт с дятлом - Том Роббинс

Внутри обстановка чем-то напоминала тюрьму на острове Мак-Нил или мансарду. Бернард и Ли-Шери устроились гораздо лучше, чем большинство заключенных. В компании с ними была даже пачка «Кэмела». Конечно, никто не приносил им еду и не выносил горшки, но энергия пирамиды сохраняла свадебный торт свежим, как только что из духовки, а нужду узники справляли в разных углах. Шло время, и с каждым днем порции торта и шампанского все уменьшались, но запас по-прежнему казался бесконечным.

– Больше всего я скучаю по луне, – призналась Ли-Шери. Бунтарь сообщил, что ему тоже не хватает ночного светила.

Разговоров о том, что они будут делать после освобождения из пирамиды и будут ли делать это вместе, оба тактично избегали. Очевидно, Ли-Шери по уши нахлебалась из этой бочки с вином. Она позабудет про свою пирамиду, как и про жениха, который ее выстроил. Пусть у нее остались кое-какие теплые воспоминания о его длинном гладком орудии с пикантной кривизной и пурпурной головкой, но этого слишком мало для счастья. Может быть, она заглянет к Хулиетте, чтобы хоть немного изучить свои корни (Бернарду, кстати, также разрешалось в любое время приезжать во дворец королевы Хулиетты). После этого Ли-Шери вернется в Штаты. Бернард, разумеется, тоже. Что касается совместной жизни, Бернард, может быть, и простил бы принцессе ее арабского дружка, но закрыть глаза на ее склонность к добрым делам и групповому мышлению не мог. В свою очередь, Ли-Шери начала подозревать, что в последней четверти двадцатого столетия Купидон чересчур обкурен, задурен и вообще измочален, чтобы вернуться и закончить начатое дело.

– Есть три затерянных континента, – горестно констатировала принцесса, – и один из них – мы, влюбленные.

Невидимый биогенератор пирамиды снабжал их невероятной силы энергией, которую они использовали на бесконечные разговоры и сопротивление сексуальному желанию. Бернард и Ли-Шери заключили негласный договор: поскольку в будущем им предстояло подвергнуть переоценке свои отношения, они не станут размениваться на суррогатный секс. Они изредка обменивались поцелуями и подсматривали друг за дружкой, когда каждый отходил в свой угол по нужде, но во всем остальном вели себя так, будто ее воспитали в монастыре Пресвятой Девы, штат Джорджия, а его лосьон после бритья назывался «No mi molestar».[99]Почти все время они разговаривали.

– Ли-Шери, ты чуть не вышла замуж за этого человека. Неужели ты не изучила его настолько хорошо, чтобы предсказать подобное проявление дурных манер?

Принцесса задумалась.

– Ну… Однажды меня насторожили его слова. Он тогда выпил и начал хвастаться могуществом своей семьи. Абен сказал, что они связали Штаты по рукам и ногам и что если Америка объявит кому-нибудь войну – например, русским, – то ее исход будет зависеть от клана Физелей. Он сказал, что они в любое время вольны перекрыть Америке нефтяной кран, и тогда нашей стране наступит конец. Если арабы решат прекратить поставки нефти, Штаты не смогут противостоять иностранному вторжению. Как ты думаешь, это правда?

– Да, возможно.

– Это тебя не огорчает?

– Нет, черт возьми. Я не собираюсь об этом беспокоиться. Во всяком случае, это волнует меня не больше, чем любой другой политический или экономический вопрос.

– Ты прячешь голову в песок. Будет просто ужасно, если русские завоюют Америку.

– Во многом это так. Коммунисты, независимо от их национальности, – самые скучные люди на Земле, а славянам с самого начала пришлось туго. Коммунизм – нагляднейший пример того, как политический идеализм превращает людей в роботов. Можешь не сомневаться: если железные клешни этих роботов когда-нибудь доберутся до нашего выключателя, свет погаснет. Но мне не надо выходить из дома, чтобы повеселиться. Я все равно найду способ развлечь себя.

– Ты черствый, эгоистичный, легкомысленный, незре…

– Погоди, не спеши. Я говорю лишь о том, что в любом тоталитарном обществе, даже там, где существуют самые суровые ограничения, есть два подполья. Одно занято политическим сопротивлением, а другое старается сберечь красоту и радость, то есть человеческую душу. Я расскажу тебе одну историю. В сороковые годы в оккупированном фашистами Париже режиссер по имени Марсель Карне снял фильм. Натурой послужила улица Воров – старинная богемная улица Парижа, улица, где соседствовали самые разные театры: и те, что играли Шекспира, и блошиные цирки, и большие оперы, и варьете со стриптизом. Карне снимал костюмный фильм, для которого требовались сотни статистов в нарядах девятнадцатого столетия, кони, экипажи, фокусники и акробаты. У него получилась трехчасовая картина, и Карне ухитрился снять ее под самым носом у нацистов. Его фильм – трехчасовой гимн жизни и тонкое исследование странного, порой разрушительного магнетизма любви. Романтичен ли этот фильм? Так романтичен, детка, что, увидев его, рекламный плакат начнет томно вздыхать, а сонет зардеется, как девушка. И еще фильм совершенно бескомпромиссен. Это праздник человеческого духа во всех его ипостасях – глупой, нежной и гротескной. Карне создал эту красоту прямо в фашистском осином гнезде, в чреве чудовища. Он назвал фильм «Les Enfants du Paradis» – «Дети райка», и сорок лет спустя его картина все еще трогает сердца людей по всему миру. Нет, я вовсе не умаляю значение французского Сопротивления. Отважные вылазки и диверсионные акты французов подрывали власть фашистов и в итоге способствовали ее падению, однако «Дети райка» Марселя Карне во многом оказались важнее вооруженных действий. Если участники Сопротивления спасли жизнь Парижа, то Карне сберег его душу.

Ли-Шери сжимала руку Бернарда до тех пор, пока веснушки на ней не побелели. Веснушки собрали свои пожитки и перебрались к кончикам пальцев. Веснушки были готовы покинуть корабль.

– Когда-нибудь ты должен отвести меня на этот фильм. Обещаешь?

– Обещаю, Ли-Шери. Мы найдем способ его посмотреть, что бы там ни творили политики и генералы. Нас не остановит ни коммунистический тоталитаризм, ни капиталистическая инфляция. Даже если билеты будут по тысяче долларов, мы заплатим не моргнув и глазом, а если не сможем заплатить, то проскользнем в кинотеатр тайком. Потом мы купим пачку «Хостесс Твинкиз» и бутылку вина, а если это окажется нам не по карману, мы вырастим пшеницу, посадим виноград и сами сделаем вино и «Твинкиз». Если у нас отберут наш маленький виноградник и клочок земли, ну что ж, тогда мы украдем все, что нам нужно, у тех, кто обладает этим в излишке. Ах, Ли-Шери, жизнь слишком коротка, чтобы роботы, управляющие экономикой и политикой, лишали нас ее радостей. И мы ни в чем не будем нуждаться. Даже при тоталитаризме. Даже внутри пирамиды. – С этими словами Бернард откупорил последнюю бутылку шампанского и отхлебнул из нее в четыре раза больше своей дневной порции. Он передал бутылку Ли-Шери, и она сделала то же самое.

– Ням, – сказал Бернард.

Принцесса полностью с ним согласилась.

В последующие два дня Бернард не пил шампанского, а принцесса едва пригубливала напиток, но все равно его было так мало…