Моя преступная связь с искусством - Маргарита Меклина

Чувствительный, любивший классическую музыку Пауль Каммерер хотел быть музыкантом, и все его знания энтомологии с орнитологией изначально сводились к умению повязывать галстук-бабочку и надевать, с раздвоенным как у ласточки хвостом, фрак, но судьба подтолкнула его к естествознанию, а естествознание, в свою очередь, привело его к самоубийству в возрасте сорока шести лет.

Каммерер отрицал дарвинизм и считал, что если ты непрестанно совершенствовал свою технику игры на рояле или умение писать гуашью и маслом, то эти приобретенные тобой навыки передадутся и твоим сыновьям с дочерьми (кстати, свою собственную дочь он назвал «Ящерицей» или, по латыни, Лацертой).

Принимая участие в бурных дебатах по поводу унаследования европейской жабой Алитой приобретенных характеристик, Каммерер заявил, что появление так называемых черных «свадебных» позвоночников у жаб мужского пола обусловлено механизмом наследования, и что он может это, предъявив конкретную мужскую особь, убедительно доказать.

Ученый Кингсли Нобл не поленился тщательно исследовать и подергать за лапки живое «доказательство» Пауля в Вене и обнаружил подлог. Его ныне знаменитый доклад был опубликован журналом «Природа» в 1926-м году.

Почти сразу же после обнародования этих веских, венских «фактов», Пауль Каммерер застрелился (его тело обнаружили на берегу пруда, где в камышах как в насмешку громко квакали жабы), несмотря на то, что никто так и не смог подтвердить заявление Нобла о том, что именно Каммерер ввел шприцем чернила в большой жабий палец, чтобы и позвоночник тоже стал черным.

Зеркало номер 11

Страшные сны

В ожидании ответа из госагентства мне начали сниться страшные сны.

Там фигурировал человек восточной наружности — у него были налитые безумием и кровью глаза и такая же безумная, будто кровью налитая бордовая феска.

Этот безумец с неопрятной трехдневной щетиной пробирался окружными путями с далекого кладбища и тащил за собой большой чемодан. Когда он уставал от своей ноши, он останавливал проезжающего мимо возницу, который с абсурдной постоянностью — будто ездил по вечному кругу — показывался на одном и том же углу каждые двадцать минут.

В чемодане был спрятан мертвец.

Эти печальные дрожки, несущие на себе мертвеца в чемодане вместе с безумцем с перекошенным красным лицом, а также высокая каменная ограда кладбища и опоясывающие его незаметные, скрытые в траве рвы, вызывали во мне дикую дрожь.

Каждый раз, только Возница, Мертвец и Безумец приближались к покосившемуся, неосвещенному зданию, почему-то напоминавшему заброшенную антикварную лавку, как я в страхе поднималась с кровати, проснувшись, и моя холодная, сырая постель казалась покрытой кладбищенскими комками земли…

Я долго не могла понять, что все это значит, пока однажды, вскочив в холодном липком поту, не заметила рядом со своей кроватью не пойми откуда взявшийся, сложенный вдвое листок, белеющий посреди темной комнаты, будто вырытые собакой кости на кладбище.

Несколько дней назад я перебирала оставшиеся у меня вещи Света Любви — его каталоги, расписки, очки — но могу поклясться, что этот листок никогда не попадался мне на глаза.

В недоумении я вглядывалась в знакомый почерк с мощными росчерками, выдавливающими на бумаге такие уверенные, такие мужские следы: в этот момент моя душа была полностью обнаженной, готовящейся перейти из одного дня в другой и на перевале встретиться с неизведанностью — и эти родные черные буквы дотронулись до моей кожи, шеи, груди, проникли внутрь и остались там навсегда.

Это был листок, вырванный из его дневника, где он упоминал деловые переговоры с дальней родственницей своего любимого автора, персидского литератора Х..

Давно покончивший с собой Х., помимо тяжелой, вязкой, как свернувшаяся кровь, прозы, занимался еще и воздушными акварелями, и Свет Любви просил далекую как перспектива и приуменьшенную величием литератора Х. респондентку одолжить несколько работ для выставки в его честь.

……………………………………………………………………………………

Я оделась, убрала листок в ящик стола, где обычно храню драгоценную мелочевку, и отправилась на поиски Х..

Я объезжала библиотеки одну за другой, рылась на полках и в каталогах, спрашивала очкастых библиотечных послушниц о персидских новинках, но книг Х., ни на английском, ни на фарси, не находилось, и лишь в Центральной библиотеке молодой человек восточной наружности, читавший за столом с табличкой «Reference Desk» какой-то арабский журнал, пояснил мне, что из-за натянутых отношений с Ираном их библиотека решила не закупать персидских книг.

Он внимательно посмотрел на меня, отчего мне стало как-то не по себе, взял мятую четвертушку бумажки из стопки, обгрызенный карандаш, похожий на те, что разбрасывают по полю гольфисты, и начал что-то писать. Когда он протянул мне замызганную четвертушку, я с трудом смогла разобрать слово «Грин» и рядом цифры: 110.

«Что это?» — со странным чувством, будто Садег с того света готовил мне какое-то новое испытание, спросила я.

Молодой человек молча взял у меня бумажку из рук и поверх неразборчиво написанных букв и цифр написал: «Серендипити», а затем его отвлек другой библиотечный работник, и, когда я с бумажкой в руках выходила, с горящими ушами, из библиотеки, ожидая оклика, но спиной ощущая мертвенную тишину, то увидела прямо напротив здание книжного магазина, на вывеске которого было написано уже знакомое серпантинное слово.

В книжном, пожилой лысый владелец, в котором страсть к печатным материалам сочеталась с полным равнодушием к их потребителям, даже не взглянул мне в лицо и, в ответ на мой вопрос о литераторе Х., сначала долго рылся в Хайяме, бурча и почти напевая себе что-то под нос, а потом, будто что-то уяснив и потеряв к Хайяму всяческий интерес, ткнул пальцем в соседнюю полку, где было написано «Современная литература Ирана», и удалился. На полке стояла всего лишь одна книга, и эта книга в зеленой обложке — когда я, подставив стул, встала на него и до нее дотянулась — была книгой персидского автора X..

Только я раскрыла ее где-то на середине, как продолжился мой сон с Безумцем, Возницей и Мертвецом:

Я зашел на прилегающее к пыльной дороге старое кладбище, сел на первый попавшийся могильный камень и уткнул голову в руки, озадаченный тем, что со мной происходит.

Какое-то время я сидел без движения, но вдруг раздалось сухое, отрывистое эхо неприятного смеха. Когда я, в поиске источника звука, повернул голову, я увидел сидящего позади меня на земле человека, чью голову и лицо обматывал шарф.

Этот человек, держащий в руке какой-то завернутый в платок объект, повернулся ко мне и спросил: «Ты наверняка направлялся в город и заблудился. Хочешь узнать, что я делаю на кладбище ночью? Мое призвание — быть с мертвецами, ведь по профессии я могильщик и мне знаком каждый сантиметр этой земли. Например, сегодня я пришел сюда, чтобы вырыть могилу и нашел в земле вот этот горшок. Знаешь ли ты, что это античный горшок из старинного города „Рэй“? Предположительно, он абсолютно ничейный: я дам его тебе в качестве сувенира. А вот мои дрожки. Я отвезу тебя домой, хорошо?»