Роботы против фей - Джон Скальци

Чай он нам подал с маленькими дольками лимона, с дерева, которое росло во дворе. А потом мы принялись рассказывать друг другу истории – излюбленное занятие людей, живущих на Территории.

– Ты ездил в Тир, – сказал Элдер Симеон Моугаю, подмигнув ему. – А видел ли ты, когда проезжал через Проклятые равнины, город, мирно стоящий посреди земли, которой уже нет?

Моугай, удивленный, поежился и сказал, что не видел. Он и не думал, что кто-нибудь вообще живет на Проклятых равнинах.

– Жизнь всегда проторит себе дорожку, – сказал Элдер Симеон. – Там есть самая разная жизнь – и змеи, и скорпионы, и ящерицы. Есть шалфей, ноготки и кактусы. Но еще и город… Говорят, там есть город, малыши Моугай и Мэй. Я слышал о нем, когда был в Тире. Город, как считается, стоит там, как стоял всегда, на равнинах, красивый и самодостаточный. Никто не входит в него, и никто не выходит.

Это просто старческие россказни, подумал я. Старики любят все приукрашивать.

И все-таки это была история. И рассказана она была самым замысловатым образом. Она сплеталась десятками рассказчиков, от лица каких-то таинственных «мы»; но что это за «мы», никто теперь уже не помнит. Возможно, «они» все еще живут в городе, но, хотя многие утверждают, что видели его, местоположение города постоянно изменяется, кто бы ни заговорил об этом, словно это город-мираж.

– Однажды, – начал Элдер Симеон, – жил на свете маленький мальчик…

* * *

Жил однажды на свете мальчик, у которого был дом, добрые родители и веселый пес, и все они любили мальчика больше всего на свете. Пса звали Рекс, и у всех собак в этом городе, очень красивом и ухоженном, была та же кличка. Мать мальчика была высокой и грациозной, и она никогда не спала; а отец был сильным и терпеливым и прекрасно пел. Дом у них был очень красивый и невероятно чистый. Звали мальчика Оли, и имя это было тщательно вычислено на основе алгоритма в огромном словаре старых детских имен.

Город их назывался Городом. Это был очень аккуратно построенный город с одноэтажными домами, окруженными забором из штакетника, с широкими проспектами и просторными открытыми парками, где росло множество деревьев. Каждый день мальчик ходил с родителями в парк на прогулку, и неизменно вокруг него стоял гул и звон многочисленных насекомых, а прекрасные бабочки порхали между деревьев.

Во многих отношениях это было по-настоящему идиллическое детство.

* * *

Во всяком случае, оно должно было быть таким.

Его очень тщательно спланировали.

* * *

Вы, вероятно, понимаете, к чему все это идет.

* * *

Наибольшую сложность, конечно же, представляет форма историй. В историях мы понимаем, прежде всего, общую сюжетную схему – то, что кое-кто назвал бы формулой. Рассказываем же мы историю детства Оли способом, который можно было бы назвать оптимальным, хотя в любую историю неизбежно вкрадываются отклонения, а то – на периферии сюжета – и ошибки.

Например, весьма значимая история с пурпурной гусеницей.

* * *

Пурпурная гусеница была удивительно красивой, думал Оли. Продолговатое стройное насекомое с множеством ножек, ярко окрашенное в пурпур, с желтыми пятнышками по всему телу. Гусеница ползала взад-вперед по длинному зеленому листу цветущего пыльцеголовника, и делала это каждый день, когда Оли проходил через парк. Взад-вперед, взад-вперед.

Когда Оли не было в парке, гусеница, естественно, не двигалась – так и сидела, замерев на своей веточке. Оли был – мы это видели – совершенно, сверх меры очарован гусеницей, и ежедневно во время прогулки по парку он останавливался и долго рассматривал это крохотное создание, несмотря на то, что отец громко звал его на качели, а мать просила ухватиться за ее руку, если ему захочется попрыгать через лужу.

Но Оли стоял как пригвожденный, уставившись на гусеницу, а та двигалась взад-вперед, взад-вперед по листу.

Интересно, думал Оли, а почему гусеница ползает по листу взад-вперед? Его родители, не очень-то умеющие обращаться с детьми, были обескуражены, осознав, что одним из любимых слов Оли является почему. Почему облака на небе постоянно меняют форму? Почему Рекс никогда не лает? Почему вода мокрая? Почему Оли иногда просыпается посреди ночи в тревоге и странной тоске, вновь и вновь пытаясь вслушиваться в ночные звуки Города, но ничего не слышит?

На некоторые из этих вопросов отвечать было нетрудно. Облака приобретают форму потому, что человеческое сознание на протяжении долгой эволюции научилось формировать схемы и модели – как те же истории. Вода является «мокрой» в ее жидкой форме, но это слово описывает человеческое ощущение воды, а не ее физические характеристики. А город тих потому, что в это время Оли спит. Кстати, и Рекс не лает по той же причине.

Гусеница все ползала и ползала каждый день под взглядом Оли, но детей, как известно, отличает от прочих представителей животного мира крайнее любопытство, а потому однажды Оли просто взял да и схватил маленькое создание, оторвав его от листа.

Гусеница слабо сопротивлялась, зажатая между большим и указательным пальцами Оли.

– Не трогай! – громко приказала мать, но Оли не обратил на окрик особого внимания. В состоянии крайнего восхищения он смотрел на гусеницу, отчаянно вращающую усиками. Гусеница издала тревожный писк; но Оли, жестокий, как и все дети, только сильнее сжал ее тоненькое перепончатое тельце, чтобы она не убежала, в результате чего маленькое создание зашипело и выпустило дымок. Оли поднажал еще, и кожа гусеницы лопнула.

– Ого! – воскликнул Оли и бросил гусеницу на землю. Перед своей кончиной это создание стало невероятно горячим, и ее жар оставил отметину на эпидермисе большого и указательного пальцев мальчика. Мать, ужаснувшись масштабам повреждения, громко закричала, а Оли, сунув пальцы в рот и посасывая их, уставился на гусеницу.

Из поврежденного тела насекомого торчали проводки, а по поверхности тела еще бегали электрические разряды, которые, впрочем, скоро прекратились. Оли наклонился и на сей раз более осторожно тронул тельце гусеницы кончиком пальца. Тельце успело остыть, а потому он поднял его и принялся изучать. Никогда до этого он не видел внутренности живых существ.

* * *

Тем вечером у Оли возникло еще больше вопросов, и мы не знали, как на них ответить, а потому поступили так, как обычно делают взрослые, – то есть игнорировали его. Должно быть, это было неправильно, но мы не были уверены в том, как нам быть дальше. На следующее утро гусеница вновь оказалась на своем листе, где, как и раньше, ползала взад-вперед. Но Оли намеренно не обратил на нее никакого внимания, и мы вздохнули с облегчением.

Несколько последующих дней Оли был паинькой. Рекс часто сопровождал его в прогулках по парку, подбирая палки, которые Оли бросал, или терпеливо наблюдая, как Оли качается на качелях, а отец толкает его в спину и мальчик взлетает вверх – но не слишком высоко, чтобы не подвергаться опасности. Оли же думал об ощущении, которое пережил, когда обжег палец. Это была боль – нечто, от чего родители всегда стараются уберечь свое дитя; и, хотя мы не уверены, что до конца понимаем природу боли, мы думаем о ней как о, прежде всего, способе, которым тело предупреждает о том, что нам что-то грозит.