Нетелефонный разговор - Михаил Танич

Переход по шаткому настилу через черную Волгу (о нем писано) ко мне Лидочка совершила 5 марта 1957 года, и с тех пор дату эту мы отмечаем как нашу свадьбу, которой никогда не было, вот уже сорок шестой раз. Подумать только!

Приглашено шестьдесят гостей, близких и не очень, знаменитых и не очень, новых русских и не очень русских, – короче, вся Москва в разрезе. Выбран вкусный, только что открытый ресторан на Патриарших прудах. Пахнет празднично, но я-то знаю – в нашем доме перед праздниками обычно пахнет разборкой, истерикой.

Я никогда, ну вот ни разу, не начинал и не начинаю предстоящего скандала, но он непостижимым образом возгорается. В эти минуты у моей красавицы меняется лицо, как бы перепутываются валентности. Как полюбилось мне такое?

– А что за меню? В прошлый раз в «Савое» тебя облапошили и было голодно.

– Будет хорошо – столики по четыре и шесть человек, и воспитанные официанты: заказывай что хочешь. На приглашениях написан слоган ресторана: «Возможно, лучшая еда в Москве».

– Это что же – стоять в очереди за едой с тарелками? Старикам и богачам?

– Да почему?! Еды будет много. Будет хорошо и вкусно.

– Но уже Дульцинею не остановить! Она заявляет, тон приказной:

– Немедленно позвони в ресторан – пусть накроют еду на каждый столик.

– Уже поздно. И все будет хорошо. Поверь.

– Или ты позвонишь, или я не иду в ресторан. Это даже оригинально – свадьба без невесты!

Наверное, она имела в виду гоголевскую свадьбу без жениха, когда сбежал Подколесин. Но – не смешно! В такие минуты мою Дульцинею уже не остановит даже великий психиатр Россолимо.

Она, прокричав свой как заученный, записанный на какой-то пластинке монолог, подбирает юбки и хлопает дверью с той стороны! До приезда гостей – два часа.

Жених, заканчивающий свой восьмой десяток (правда, выглядящий на полгода моложе), остается, как в преферансе, без одной. Посиди – подумай!

А речь ее, похожая на речи прокурора Вышинского на сталинских постановочных процессах 30-х годов, звучала приблизительно так:

– Тебе наплевать на меня, на всех, ты сделал несчастной свою жену Иру, меня, наших детей и внуков. Они – в Голландии и плохо учатся!

Не хватало только: «Ты потопил “Титаник”!»

Что верно, то верно – первую жену Иру мы не сделали счастливой вдвоем: моя Дульцинея Лидочка ходила на работу каждое утро нарочно – ноги тянули – под окнами нашей с Ирой квартиры, эта восемнадцатилетняя влюбленная первой любовью девочка, а я, тридцатилетний чужой муж, уже стоял у окна и ждал, когда она возникнет в своих нелепых валенках до колен. Вронский у вагона поезда, тоже смущенный нашей неожиданной любовью.

Так что полвины беру на себя…

Но минуты побежали со скоростью секунд, и я в режиме цейтнота обдумывал – как провести встречу сорок шестой годовщины свадьбы: объявить невесту заболевшей (что правда!) или всем миром надеяться, что она просто задерживается. «Начинайте дуэль без меня!»

С тем и явился я встречать гостей, принимать вороха цветов и извиняться за отсутствие Дульцинеи. А потом, с опозданием, она появилась, но к гостям села как-то боком, и все поцелуи доставались мне. Действительно, эгоист.

А потом весь вечер новобрачные сидели рядышком, почти не общаясь и уж тем более не реагируя на крики «горько!». Какие могут быть поцелуи в таком состоянии – это же, по сути, скорее тризна, а не свадьба. Мы ведь не артисты, а и самые разнародные артисты на тризне не имеют лица!

И я, сколько могу, притворяюсь, что ничего не случилось, читаю на автопилоте:

Про это «все моложе»: все улыбнулись, наверное, потому что молодые не реагируют на русское «горько», как не понимают. Или, может быть, думали гости, в этом возрасте уже не целуются? Успокою вас – целуются!

Вечер удался: пели до часу ночи, жених зарядился и даже плясал на сцене с Любой Успенской, невесту кавалеры приглашали танцевать, и было весело и вкусно. «Отряд не заметил потери бойца». Жених утешился подарком «Муса Моторе» – 20-процентной скидкой на техобслуживание «Вольво».

Дульцинее впору бы принести извинения, но – не дождетесь! Вспомните Сервантеса. Дульцинея была плохая, а Дон Кихот – дурак. Но жизнь продолжается. Редко кто расходится накануне золотой свадьбы. Дай нам, Боже, дожить до нее. И не дай, Боже, нового, ни одного, скандала.

И простим Лидочку – это болезнь. Правда, редкостная – пограничная с ее скверным характером. И, как всегда, прикончу плохое настроение стихотворением-песней:

Когда моя Лидочка впадает в свой пограничный характер и кричит, что на заре нашей любви я несколько лет не хотел на ней жениться, а уже было две дочери! (А еще я, помните, виновен в гибели парохода «Титаник»!) Она забывает, как сама выхаживала меня после операции и не спала ночами, когда мне, разрезанному, пришивали другие сосуды. Потому что мои прежние уже не пропускали кровь к сердцу из-за бляшек. Забывает, что мне противопоказаны тяжести и скандалы, главным образом скандалы смертельно противопоказаны.

Вот снова я в нехорошей тональности пишу о своей жене! Но мне не хотелось бы, чтобы тем пяти или десяти тысячам читателей этой книги, кому я, может быть, интересен, представлялась моя жизнь конфетным фантиком, на котором все красиво и ничего не понятно. Если наш с Лидой брак кому-то (да многим!) кажется образцовым, чуть ли не раем, то вернемся на землю – тогда праведникам надо искать другое место.

А бляшки – что это, откуда? Как я примитивно и даже невежественно понимаю – это кусочки отбивных котлет и бутербродов с салом, осевшие на внутренних стенках сосудов и затрудняющие кровоток.

А со свиным салом познакомился я на фронте. До передовой продукты доходили плохо, нерегулярно по разным причинам – главная, конечно, военные действия. ПФС тоже работало плохо. ПФС – это по-армейски продовольственно-фуражное снабжение. Знакомое соединение! Мы уже знаем с вами о знаменитом вагоне-теплушке: «сорок человек, восемь лошадей». Отсюда на равных – фураж и продовольствие.