Нетелефонный разговор - Михаил Танич

Первая бригада хирургов уже ждала тепленького, ждала со скрупулезно вымытыми руками и готовила к бою свои разрезающие инструменты, такие же привычные для них, как мои пилы на лесоповале. Ну, прячут они их, конечно, чтобы кроликам на глаза не попадались, пугая.

И еду я на каталке по длинной дороге, и впрямь долгой, по бесконечным больничным коридорам, все выше, как на Голгофу, не скажу, что бесстрашно, и думаю: если доведется ехать обратно, в палату, может же такое случиться, непременно крещусь. Я же и так верую в нашего Бога. Остальные боги расплывчаты и непонятны, а Иисус Христос был на самом деле, сын человеческий. Это Он сказал на тайной вечере ученикам: один из вас предаст меня. Он был, живой и Всемогущий, а не выдумка. Непременно крещусь в Его веру.

А потом щелкнули ремни, пристегнувшие меня к столу (пока помню), и заработала пила (не помню), и меня как такового не стало. Осталась только колдовавшая надо мною медицина, в конце концов победившая смерть.

Палата номер 308. Я проделал обратный путь по Голгофе – Христос спас!

Сестрички в белых халатах встречали приветливо и чуточку недоверчиво – не юноша все же. Вообще больничные люди в массе своей сердобольны, иные не выбирают это служение на границе жизни и смерти. Жертвенная профессия. И выстроились они, и столпились в палате, даже лишние, перекладывая меня, скоросшитого, на высокую кровать. Почему в хирургическом такие неудобные кровати, спросить так и не удосужился, может быть, так надо?

А сестричка, приветливая, накрахмаленная вся от халатика до шапочки, едет на работу на электричке из своей какой-нибудь Лосинки, а потом в метро, а потом в нецивилизованном автобусе, где толкаются и матерятся, целых полтора часа через всю Москву, чтобы подняться в отделение другим человеком и забыть, вычеркнуть дорогу и предстать передо мной веселой, беззаботной, легкой надеждой – мне ведь еще хуже. А в конце месяца получить за свой труд какие-то тридцать долларов. Оглянитесь, люди, здесь исток несправедливости.

Жизнь начинается снова! И у Лиды моей, отстрадавшей половину моих страданий, – тоже. И больничные девочки сердобольные, обиженные депутатами и правителями, вокруг, готовы помогать и улыбаться, – с вас, с вас начинается жизнь, я люблю вас вообще! И доктор Наталья Юрьевна (простите, если ошибся именем), в постоянной кремового цвета водолазке под халатиком, – настоящая прелесть, мисс, Мадонна. И солнце апрельское, еще высокое, пропадавшее долгую больничную зиму, вылезло из-за окрашенных домов. Жизнь начинается снова!

Это в семьдесят шесть-то лет? А что?

Две недели после моей, по-настоящему сказать, смерти прошло, и выписал меня на волю с того света доктор Акчурин, и вывезли меня на свежий воздух – в Архангельское, в военный санаторий. Да в самую лучшую министерскую палату – сам Игорь Дмитриевич Сергеев, маршал, распорядился.

Но не так-то просто даются нам первые шаги во второй раз – те, детские, были полегче. Уже вечером того же дня (я уж писал коротко об этом) собрался я снова на тот свет. И через четырнадцать всего дней, в другом госпитале, меня снова усыпили общим наркозом, как потом заложников на Дубровке. Все отключили, поколдовали, что надо, отрезали, где надо, зашили – и старик снова задышал.

Проснулся? – спросила жена.

Так точно! – ответствуют, госпиталь-то военный, и хирург генерал Немытин, второе мое испытание на жизнь. – Но странным образом ругается. Видимо, пока не в себе?

Матом? – спросила жена. – Если матом, значит, в себе!..

И снова – русская рулетка борьбы за жизнь!

Прошу считать эту маленькую главку свидетельством того, что я жив (иначе кто бы ее написал?), а также записью в медицинскую карту, дающую право на инвалидность первой группы. Не пойду же я сам хлопотать себе повышенную пенсию.

Началась война: США напала на враждебный всему миру саддамовский Ирак. Этого ждали с самого появления американских чудовищных авианосцев в близлежащих морях. А легковерные – с предсказаний Нострадамуса о будущем мировом побоище, начало которому будет на Ближнем Востоке.

Весь мир приклеился к телевизорам, новое поколение людей, знакомое с войной по голливудским, да и советским блокбастерам, больше с любопытством, ну а мы, осколки Второй мировой, – с тревогой. Мы-то знаем – нет локальной войны, даже маленькая Чеченская принесла горести в тысячи и тысячи семей.

Иракская война даже в случае победы союзников, предчувствую, грозит и мне тоже.

Молодежь, даже в Нью-Йорке, высыпала на улицы с чучелами президента Буша и лозунгами, сочиненными антиглобалистами («Деньги – на работу!», «Нет войне от моего имени!»), и ярость кажется неподдельной.

Что же – Буш просчитался или мы, те, кто не поддерживает войны ни по каким поводам, видим не дальше собственных черных очков? А за кого лично я? А за никого! Не могу видеть крови даже в случае криминального наезда на пивную палатку, а тут сразу падающие вертолеты, горящие нефтяные скважины – кошмар! Конечно, я был американцем, когда фантасмагорически обрушились в Нью-Йорке башни Торгового центра на Манхэттене, лично мне хорошо знакомые. И все добрые люди были солидарны против зла. Но – сейчас?

Впервые – дата написания, а кастаньеты пришли потому, что, оказывается, Испания тоже соскучилась по мордобою и бомбам.

Думаю о том, что войны – местные, быстрые, локальные и мировые – они, к сожалению, неизбежны: нет мира в человеческом сердце, нет мира в человеческой церкви, нет мира между любящими, в семье. Как же уживаться без конфликтов государствам, народам и религиям? Конфликт из-за нефти? Это – близорукость! Воевали здесь, на Ближнем Востоке, всегда, во все века, непрерывно. Воевали рядом – в Элладе, и в Древнем Риме, и в Египте. Воевали и племена, охотясь на мамонтов. Динозавры, надо думать, тоже не ладили, сражаясь за свои территории.

И в семье мира нет, и в нашей с Лидочкой – тоже. На днях отказался сниматься на ТВ для буколической передачи «Любовные истории». Сказал: сколько можно обманывать легковерных зрителей игрой в семейную идиллию, которой нет нигде вообще и у нас – тем более?

Лида и я – если не две противоположности, то два редко в чем согласных существа. Двое мы таких или все же она, моя несогласунья (простите мне это новое, но точное слово!), – причина громких зачастую разговоров. Она хочет так! И в двух случаях из трех я ей уступаю. Слаб характером? Слепо влюбленный? Любитель женщин? Нет, нет и нет!