Когда погаснет лампада - Цви Прейгерзон

Лихорадочное возбуждение царило в то лето в компании подростков под мрачнеющими небесами Гадяча. В стране гремела война, страшные слухи терзали сердца, но все это будто бы относилось лишь к миру взрослых.

Да и многие взрослые вели себя так, словно вокруг ничего не происходило. Песя продолжала заниматься домашним хозяйством. Хаим-Яков каждое утро отправлялся на работу в плодово-ягодном кооперативе. Правда, вскоре туда пришел приказ сдать все бутылки для противотанковой обороны. Но даже после этого осталось достаточно бочонков, чтобы продолжать производство.

Сводки Информбюро становились все тревожнее и тревожнее, слухи сеяли панику и страх. Вот уже и Киеву угрожает враг. Все больше людей уезжают из Гадяча — теперь уже на телегах, потому что поезд приходит в город раз в столетие, и билетов на него не достать. Страсть к бегству распространяется по домам и квартирам.

— Пора и нам двигаться, Хаим-Яков, — шепчет мужу старая Песя. — Не упустить бы времени…

Черные вести приходят ночью, под покровом темноты, встают перед тобой, подрагивая от ужаса. Но у Хаима-Якова свое мнение. Не так-то легко оставить дом, бросить нажитое десятилетиями добро. А кроме того, не все бегут. Вот Шапиро никуда не едет, и Гинцбурги, и Розенкранцы. Слава Богу, есть еще достаточно евреев в Гадяче. Но вслух Хаим-Яков говорит совсем о другом: о Фирочке. Состояние Фирочки требует осторожности. До родов остались считанные дни; дорожная тряска может сильно повредить и матери, и будущему ребенку.

— Подождем еще немного, — шепчет старик.

В комнате темно, наглухо закрыты окна, стекла крест-накрест заклеены бумажными полосами. Мрак и темень повсюду. Странные круги плывут перед глазами. Сон нейдет к издерганному тревогами телу. Песя тихо вздыхает — так, чтобы не услышали дети, спящие в соседней комнате. Вот он пришел, пробил час беды. Фирочка уже почти не выходит из дому, хотя прогулка совсем не помешала бы беременности. Ее беспокоит, что стала она обузой для других; вчера так и сказала Песе, твердо и прямо глядя голубыми глазами в лицо старой матери:

— Вы должны уезжать, а я останусь. Ничего со мной не случится.

Проходит еще несколько дней. Тамара по-прежнему пропадает на реке, в городском саду, в кинотеатре. Лишь на обед собирается теперь вместе семья Фейгиных. Старик возвращается с завода, Тамара — из своей компании, Песя накрывает в горнице на стол, и все четверо — старик и три женщины — приступают к обеду. Взрослые, как правило, безмолвствуют, и лишь Тамара болтает. Но и в этой картине немного радости: плохо смотрится неумолкающий подросток рядом с мрачно молчащими взрослыми. Тамара еще больше выросла, новый блеск появился в ее глазах. Спустя несколько дней после приезда на нее набросилось южное солнце, покрыло нежную девичью кожу волдырями и ожогами. Но и это быстро прошло; теперь сидит за столом цыганистая загорелая чертовка, сидит и сыплет словами.

После обеда Тамара усаживается читать. Тетя Кима Агриппина Андреевна работает в библиотеке, и благодаря протекции парня Тамара получает редкие книжки, которые обычно не достать из-за большого спроса. Сейчас она перечитывает «Трех мушкетеров». Благородный Атос, наивный гигант Портос, загадочный Арамис, разрывающийся между католичеством и прекрасным полом. А над ними д'Артаньян, великолепный бесстрашный гасконец, — все они без остатка завладели сердцем Тамары, и теперь она не может оторваться от книги. Через Кима Тамара составляет протекцию и для Фирочки.

Временами Фирочка плачет, утром долго лежит в постели. Ребенок дрыгает ножками в животе, и она внимательно прислушивается к его движениям. Близки в эти дни слезы к ее глазам.

Соломона призвали в армию. Последнее письмо от него пришло в середине июля. Оно было написано с любовью и надеждой и кончалось так: «Если не выпадет нам больше увидеться, Фирочка, звездочка моя, ты должна будешь воспитать нашего ребенка. Я уверен, что ты сделаешь это так, как надо».

Теперь она часто вспоминает эти строчки и плачет. Что делать — Фирочке нет еще и двадцати.

Затем пришла телеграмма из Москвы. Завод, на котором работали старый Шотланд и его зять Шоул Левин, был намечен к эвакуации на Урал, в город Челябинск.

«Приезжайте все к нам!» — так было написано в телеграмме.

Приезжайте все к нам!.. — легко сказать! Как отправишься в такую дальнюю дорогу с женщиной, которая вот-вот родит?

Так прошел август. Однажды ночью у Фирочки начались схватки. Старики засуетились, разожгли печь для подогрева воды. Из комнаты роженицы слышались сдавленные крики. Продолжала спать только Тамара, набегавшаяся за день до полного бесчувствия. В перерывах между схватками слышались уговоры акушерки Голды, а затем снова принималась кричать Фирочка. Вот наконец проснулась и Тамара. Ей приснился кошмар: головокружение, гром и молния, ужасные чудища, а под конец — душераздирающие вопли. Затем забрезжил рассвет, и Хаим-Яков побежал за возчиком Мордехаем. Акушерке не нравилось течение родов, и она решила перевезти Фирочку в больницу.

Какое-то время Тамара лежит в своей комнате и прислушивается к Фирочкиным страданиям. Потом встает, распахивает окно и высовывается наружу. Холодный воздух врывается в комнату, ворошит страницы раскрытой книги Дюма. За окном виден огород, два-три дерева, серый дощатый забор и беленая стена дома соседа Ивана Матвеевича Гаркуши. Солнце еще не вышло, но на восточном краю неба уже заметно его приближение. Скоро этот забор наполовину, по диагонали, окрасится светом, а другая его часть останется в тени. Тамара стоит у окна босиком, в ночной рубашке на загорелом теле. Снова слышен крик роженицы. Девочка возвращается в постель, захватив с собой «Трех мушкетеров». Несколько минут она лежит с закрытыми глазами, чувствуя, как прохладный ветерок шевелит ее волосы. Нет, уже не заснуть. В комнату на цыпочках входит бабушка Песя.

— Ой, мама! — кричит Фирочка из соседней комнаты, и снова слышатся увещевания старой акушерки Голды.

Тамара открывает книгу и тут же забывает обо всем на свете. Теперь она по самую макушку в паутине каверзных замыслов коварного кардинала Ришелье.

— Н-но, Павлик! — слышится со двора.

Скрипят колеса телеги, с обыденным спокойствием всхрапывает мерин Павлик. Во дворе поднимается суета. В телегу кладут сено и одеяла, укладывают Фирочку — всей этой суматохой заправляет возчик Мордехай. Слава Богу, не впервой ему перевозить рожениц.

И вот наконец снова слышится:

— Н-но, Павлик! — и щелканье кнута, и скрип тележных колес.

Следующие дни оказались еще хуже. Родильное отделение городской больницы было сокращено, потому что значительная ее часть отводилась теперь под военный госпиталь. Вдобавок к тому, почти все врачи-мужчины были мобилизованы. Вот только количество рожениц в Гадяче пока оставалось прежним.

За порядок в больнице отвечала в те дни Анна Дмитриевна — пожилая медсестра с красивыми волосами. Она выделила Фирочке койку, а потом постояла рядом, пристально разглядывая молодую женщину. Все пять кроватей в палате были заняты роженицами. Анна Дмитриевна ела глазами страдальческое лицо вновь прибывшей, ее растрепанные волосы, ее вспотевший лоб. Значит, это и есть молодая жена того парня, который навещал ее два года тому назад?