Когда погаснет лампада - Цви Прейгерзон

По сигналу сирены дети попрыгали в земляные укрытия, заблаговременно вырытые во дворе школы. Оттуда, из ям, смотрели они в голубое небо и на самолеты, окрасившие его в цвет дыма и пепла.

Первая бомба предназначалась мосту через Псёл и оттого разорвалась в некотором отдалении. Но взрыв на расположенной рядом рыночной площади оглушил детей, и близкая взрывная волна, ударив по ушам, ошарашила их своей неожиданной и страшной силой.

Сразу после бомбежки поднялась суматоха, и школьников отправили по домам. И снова Ким оказался рядом с Тамарой. По-видимому, сбор и мытье бутылок сблизили эту парочку. Они вдут в направлении Садового переулка, и путь, как обычно, лежит через рынок. Там суетятся люди. Это расчет гражданской обороны: санитары, пожарные, возчики. Взрыв разрушил с десяток киосков; некоторые еще горят. Два из них принадлежали мясникам, поэтому в воздухе стоит запах горелого мяса. Пострадали двенадцать человек, не успевших спрятаться. Убита женщина, крестьянка лет двадцати пяти. Осколок попал ей в голову. Лужица застывающей крови, беловатые комья мозга, спокойное выражение лица. Со стороны женщина кажется спящей. Ладонь ее еще сжимает ручку небольшой корзинки со сливами — спелыми, с блестящим черным отливом.

— Дети, марш домой! Вам нельзя тут стоять! — кричит распорядитель.

Первая бомбежка сразу приблизила к Гадячу войну, которая прежде не задевала город впрямую. И снова собрались евреи в фейгинском доме, который, наряду с миньяном[41], издавна служил местным старикам чем-то вроде клуба. И снова Шапиро заводит свою шарманку:

— Надо уходить, друзья, спасать свои души! Уж если столько христиан убежало, то нам, евреям, и подавно следует спешить!

Внимательно слушают его евреи. Хоть и редка борода этого человека, но много силы звучит в его словах — силы, оставшейся еще с тех, тридцатилетней давности времен, когда был он видным организатором, оратором и вождем. Тогда тоже была у него всего одна мелодия: «О, дом Иакова! Придите, и будем ходить…»[42]

Старая Песя вздыхает. На чем ехать, спрашивается? Кроме как на своих двоих, не на чем.

Немного говорят на эту тему. Вчера Ицик Штейнберг купил лошадь с телегой, заплатил десять тысяч рублей. Ужасно дорого, но что поделаешь, если другого транспорта нет? Нет транспорта, и нет выбора.

Резник реб Довид произносит короткую ободряющую речь. Почему все тут опустили головы, спрашивает он, по какой причине утратили душевное равновесие? Скажите откровенно, без уверток — есть у нас Бог на небесах или нет Его? Неужели вы думаете, что мир вновь погрузился в хаос, без Божественного промысла, без Его направляющей руки, что остались мы стадом без пастуха? Если вы действительно думаете так, то правы босяки, кричащие, что нет Суда, и нет Судии, и каждый человек сам по себе.

Так говорит он, этот слепец, видевший за восемьдесят лет жизни немало дурных душ человеческих, но при этом ни разу не упрекнувший Небеса. Он верит, что все деяния Господни — к лучшему. А потому нет причин терять надежду. По крайней мере, когда дело коснется его, старого резника, он будет точно знать, как поступить. Сохраняйте душевное равновесие, евреи, трудно в жизни без душевного спокойствия!

— Ах, реб Довид! — вздыхает Песя. — Как хорошо ты говоришь сегодня, да продлятся годы твои!

Несмотря на весь свой жизненный опыт, Песя, еврейская мать и бабушка, тоже нуждается в поддержке. Шапиро на этот раз промолчал, но печальны его глаза, а реденькая бородка кажется сегодня еще более убогой.

Внук еще в больнице, и это единственная причина, по которой Фейгины остаются в Гадяче. Так решил Хаим-Яков. Дарья Петровна, кормилица, согласилась оставить у себя ребенка и ухаживать за ним сколько понадобится. Но как уехать без того, чтобы сделать мальчику брис праотца нашего Авраама? Придется подождать еще несколько дней, обрезать младенца и тогда уже уезжать, если будет на то Божья воля. Кто знает — вдруг случится чудо небесное? Господь, да будет благословен, может в любой момент изменить ход вещей, и тогда падет Гитлер, а жизнь вернется в прежнее русло.

Но тут снова в разговор вступает Шапиро, и слова его — как холодный душ на голову Хаима-Якова. Старик продолжает гнуть свою линию: нельзя терять ни минуты. Опасность возрастает с каждым часом; первая бомбежка уже была, теперь бомбы будут сыпаться ежедневно. Фронт приближается — военные власти уже начали вывозить из города продовольствие и боеприпасы.

Входит Ехезкель Левитин. Его отец этим летом остался в Харькове. Там тоже свои проблемы. Песя уводит Ехезкеля в соседнюю комнату. Нельзя сказать, что везет в жизни этому парню — не зря Берл Левитин сокрушается всякий раз, когда вспоминает младшего сына. Кажется, все беды этого мира сыплются на его курчавую голову. С началом войны Ехезкель работал на паровой мельнице, которая поставляет муку в действующую армию. Поэтому его не мобилизовали, а оставили на производстве. Жена Мириам хозяйничала в доме, выращивала свиней. В этом году их завели не одну, а две: что поделаешь, расходов много, а платить чем-то надо. Невелика зарплата рабочего — четыреста рублей в месяц. Можно ли на такие деньги прокормить семью? Старшему, Янклу, исполнилось пятнадцать; парень, чтоб не сглазить, вымахал под потолок, и нужно справить ему костюм, потому что из старых рукавов руки торчат уже по локоть.

Зачем рассказывает Ехезкель эти неуместные истории? Он сидит у стола и сдержанным голосом повествует о детях, и о свиньях, и о жене Мириам, в чьих волосах уже поблескивает серебро, что ничуть не мешает ей по-прежнему горой стоять за семью, за детей и за мужа. Но Песя прекрасно понимает этого человека. Она наливает ему чай, ставит на стол печенье и мягко приговаривает:

— Угощайся, Ехезкель, на здоровье!

Тяжело нынче добывать пропитание человеку — легче море перейти. И он, и Мириам работают, как пара волов, а толку чуть. А теперь еще и эта война! Зарплата та же, а цены растут день ото дня. И вот теперь еще бомбы, опасность для жизни. Куда ни кинь, всюду клин. Вдобавок ко всему в конце августа заболела дочь Лия. Поистине, бедность гоняется за бедняком! Укладывают Лиеньку в постель, дают лекарство, чего только не делают. Только вот что — из-за этой болезни не могут они уйти из Гадяча.

Ехезкель прихлебывает чай. Он простой человек, без хитростей и уверток, плечом к плечу с женой сражающийся с трудностями жизни. Вечером его вызывают к военкому. Скорее всего, это мобилизация. Что станется теперь с детьми? Как Мириам справится в одиночку с больной девочкой Лией и Янклом, пятнадцатилетним оболтусом, который днями и ночами сидит над книгами?

— Угощайся, Ехезкель, вот печенье… — мягко говорит Песя.

Она смотрит на неловкие руки этого рабочего человека, на его сильную фигуру, слышит его растерянную речь и чувствует к нему жалость, материнскую жалость старой матери и бабушки.