Эмигрант с Анзоры - Яна Завацкая

Я плохой твой сын, я предатель. Но все же я твой…

Если бы только ты была немножечко иной… Почему бы и нет. В Федерацию входят разные миры. Лервенцы могли бы и жить гораздо лучше… и даже в общинах. Ну что такого уж принципиально плохого в общине? Дети могли бы жить в семейных общинах, с родителями. Вон на Цергине тоже общинный строй. Так разве его сравнить с нашим…

Почему раньше мне в голову не приходили эти мысли?

Не знаю. Просто под эту песню — а песня-то совсем о другом — я вдруг представил такой же зал, и таких же людей, милых, родных, товарищей, и никаких наказаний, и еда, и все эти удобства — все так же, но только на Анзоре. И почему такого быть не может?

Мне вдруг показалось, что это возможно. Вполне.

Пожалуй, я все-таки перебрал. Домой решил идти пешком. Не так уж и далеко. Пройти по набережной, подняться наверх по аллее… Марк предлагал меня довезти, но я отказался. Пройтись, подышать свежим воздухом… послушать гул ночного моря.

Я стоял у парапета. Было немного холодно — ветер продувал рубашку насквозь, пузырил ее на спине, точно парус. Ночное море — это страшный, черный зверь. Море и само по себе неведомый зверь, глубина его пугает и притягивает. Но вот ночью… это неведомая бездна, и кто знает, каких чудовищ она таит.

Только звезды, мерцающие здесь, в атмосфере, сливающиеся в полосу Млечного Пути, в облачка драгоценной дымки, разбросанные яблоками по небосводу — только звезды дивно хороши здесь, над черным ночным морем.

Я не увидел, не услышал — почувствовал, кто-то стоит у парапета рядом со мной. Как Оливия тогда, на балконе. Просто тепло ощутил исходящее, знойное, дышащее тепло. Обернуться? Как-то неловко…

Когда же она… почему она — может быть он — окликнет меня? Она… оно слишком близко ко мне, чтобы не заговорить. Она ко мне подошла, а не к парапету.

— Любишь смотреть на ночное море?

Голос хрипловатый, низкий… красивый. Вот теперь можно и обернуться. Я обернулся. Застыл.

Она была чем-то похожа на Пати. Брови такие же красивые, в ниточку. Карие глаза. Темные волосы гладко зачесаны. Лицо все блестит в тусклом фонарном свете, словно лунная маска. Такая косметика сейчас в моде, говорят — почти незаметная, только лицо светится луной, неясным белым сиянием. В маленьких, широких крыльях носа серебряные гвоздики. Гвоздики у рта… На волосах лежит темно-алая прозрачная вуаль, закрывает ухо, плотно охватывает шею, а на другом ухе — огромное висячее серебряное кольцо. Глупо — чего я молчу? Как-то нелепо я выгляжу… Но что сказать?

Тонкие пальцы (ногти вытянуты до предела, блестят серебром) легли на мою руку. Как Оливия тогда…

Смеется, тихо, беззвучно.

— Ты откуда такой взялся? С Бетриса?

И на это — ну что ответишь?

— С неба, — сказал я невпопад.

— Давно? — почему ее голос звучит, как в мистической драме? Глухо и таинственно, как звездный свет льется.

— Две недели, — ляпнул я. Я просто не знаю твоего языка, девочка. Я не знаю, как говорить с тобой.

Я вдруг увидел ее топ, очень низкий, без бретелек — на одно плечо ложилась та же алая ткань, другое, ближнее ко мне, лунно блестело, переливаясь. И в самом низу, там, у кромки бордовой ткани, такой черный, удивительный, пряно пахнущий провал меж холмами. Мне вдруг захотелось коснуться ее плеча, такого лунного, молочного, блестящего… По тонкой, гладкой ключице скользнуть к провалу… Цхарн, что это я?

— Юный пилот? — голос ее изменился неуловимо. Деловитым таким стал, и будто слегка разочарованным и даже враждебным. Словно ежик ощетинился иголками.

— Ско, — уточнил я. Цхарн, что это я смотрю на нее? Вылупился… надо хоть взгляд отвести. Неудобно же. Девушка хрипловато рассмеялась.

— Маленький ско, — она провела своей тоненькой рукой (руку оплетала сияющая змея-татуировка) по моему плечу, — ты совсем один сегодня, маленький ско?

— Да, — я посмотрел ей прямо в глаза, сам не понимая, почему, — я один.

Она меньше меня ростом… маленькая, хрупкая. Совсем не такая, как Оливия. Та и в платье — будто в броне. А эта — открыта, беззащитна.

— Пойдем, — она легко повернулась на каблуках, — иди за мной, ско.

«Где ты живешь?» — я привел ее к себе. Но мне все время казалось, что это все же она меня привела. И не ко мне в квартиру… нет, не моя эта комната — она оставила только ночной свет, комната, залитая сиянием Бетриса и звезд. Я в общем догадывался, что произойдет сейчас… и банальность этого убивала. Всего-то навсего… после такого начала… такой романтики… лунного серебра и ночного моря, и сияющих глаз. Где-то внутри у меня сидел такой трезвый и спокойный наблюдатель, и он думал сейчас что-то вроде: ну что же, тебе уже далеко за двадцать… пора… до каких пор ты останешься мальчиком… девочка очень симпатична и явно не впервые… Но сам я покорно следовал движениям незнакомки… Цхарн, нельзя же так! Я же не знаю, как ее зовут…

— Как тебя зовут? — спросил я глупо (она уже расстегнула мою рубашку, руки ее восхитительным образом коснулись кожи). Она лишь рассмеялась. Мы сидели на коленях, друг напротив друга, на белом ковровом покрытии. Вдруг она начала повторять монотонно одну и ту же совсем непонятную фразу из отрывистых слогов. Мантра… Я не понимал, что это значит и зачем. Мантра эта придавала ритм, смысл, значение льющемуся мягкому свету, и движениям тонких рук, ощущениям, взглядам… Девушка раскачивалась словно змея, повторяя мантру так, как творят музыку, и с каждым движением лицо ее все больше приближалось к моему. Вот я уже ощутил ее дыхание — легкое, сладкое… вот она вдруг неуловимым движением впилась в мои губы.

Все это длилось Цхарн знает сколько… блаженную вечность — как в запределке. Я и чувствовал себя как в запределке, на черном, ледяном, пронизывающем ветру. И потом, уже опустошенный, выжатый до дна, счастливый, я лежал на ковре, глядя в линии потолка, едва различимые в синем полумраке. И на миг рядом со мной оказались ее глаза, теперь будто черные, огромные… и она прошептала «Аделаида». Я понял, что ее так зовут. Если бы это была нормальная девушка, я назвал бы свое имя. Но с ней это было невозможно… да я уже и не хотел ничего. Я достиг самого предела, самого дна, которого, видимо, может достичь человек. Я… стал мужчиной. Да, наверное. Вот так это, значит, и бывает. И я ощутил огромную благодарность, ведь все сделала она… мне не нужно было искать ее, просить, она сама меня нашла, она научила меня и сделала все. Я повернулся к ней и стал тихо ласкать ее волосы, лицо, плечи. Аделаида лишь улыбалась молча.

Потом… она вдруг вскочила, как кошка. И потрепала меня хищной рукой по волосам. Сказала своим хрипловатым голосом.

— Ты совсем еще ребенок, ско… Я первая у тебя? Я почему-то подумала, что ты не с Квирина.

— Я не с Квирина… да, ты первая у меня, — ответил я честно, — спасибо.

— Дурак… спасибо не говорят… ты хороший, ско. Ты мне понравился.