Львовский пейзаж с близкого расстояния - Селим Ялкут

— Я не заяц и барабана не боюсь?

— Что?

— Присказка из одной старинной истории. А где здесь парк Иезуитский?

— Ой, все спрашивают. План, говорят, есть, только где он. Раньше думали, у секретаря обкома в сейфе. Потом привезли того с палочкой, которая на металл клюет. Три дня ходил. Нет ничего. И Еврейскую всю перестучали, кто-то, говорят, находил, но они разве скажут…

Еще одно место, где искали клады, — рядом со старой синагогой. Еврейской улице вернули прежнее название. Сейчас там полупустые дома с тусклыми от пыли окнами, а когда-то было бойкое место. Немцы синагогу взорвали, а до того была старейшая во Львове, хоть на время переходила в руки иезуитов. Было это несколько веков назад, иезуиты задумали открыть во Львове монастырь и позарились на эту синагогу. Возникла тяжба, которую магистрат решил в пользу иезуитов. В тот день еврейские женщины рвали на себе волосы, а христианский народ со свечами освящал синагогу под храм. Торжествовали. Но на следующий день ворота в новый храм оказались заперты, а вход теперь вел сквозь жилище Мордехая Нахмановича — главы еврейской общины. Синагога была прямо за его домом, и хозяин сам решал, кого пускать. Право собственности на землю и жилище. Здесь магистрат оказался бессилен, не переписывать же законы, чтобы досадить евреям? Отцы города вернули синагогу прежним владельцам. Теперь евреи торжествовали и пели свои гимны. В дальнейшем каждый еврей, идущий в синагогу, должен был пройти через дом Мордехая.

Среди львовских евреев особо почиталась золотая Роза. Роза была племянницей Мордехая, дочерью его брата Натана Нахмановича. Тут много от легенды, но совпадение ситуаций делает историю правдоподобной. Роза была замечательно красива, очень богата и страстно предана Б-гу. Тогда евреи строили новую каменную синагогу, вместо сгоревшей деревянной. Пока шло строительство, власти не вмешивались, а потом вытащили подложный документ, утверждавший права города на землю, и здание отобрали. Верховодил львовский епископ, смертельный враг евреев. Решение было за ним, и он затребовал непомерные деньги. Собранных средств не хватило, на это и был расчет. И тогда Роза пожертвовала все свое состояние на выкуп синагоги. Епископ поставил новое условие, она сама должна принести ему деньги. Общение с мужчиной чужой веры было для Розы тяжелым испытанием. Но она пошла на это. Тогда епископ затребовал совершенно невозможное: Роза должна провести у него ночь. И вновь она согласилась в обмен на документ, навсегда утверждающий право евреев на владение зданием. Между ними состоялся разговор. Епископ: — Сначала останься, я тебе не верю. Роза: — Мой обман можно исправить, если обманешь ты, я теряю все — честь, веру и свой народ. Епископ подписал бумагу, и в тот же вечер в синагоге зажглись праздничные огни. А Розу на другой день нашли мертвой.

Источники начала двадцатого века вспоминают об этой истории с раздражением и упрямством нераскаявшегося грешника, даже ставят под сомнение сам факт самопожертвования. По другой легенде Роза подверглась насилию сбежавшихся на погром студентов-иезуитов. Она встала на их пути. Могла отойти в сторону, но не отошла… Сама виновата… Есть и такое объяснение.

Истории о Золотой Розе рассказывают близ продолговатой ямины с остатками фундамента. Прямоугольник двери в заднике ближнего дома и окрестные стены обозначают пространство былой синагоги. Дом Г-пода выпотрошили и вывернули наизнанку. Скверик рядом, буквально на руинах. Могила Розы на старом Еврейском кладбище на Клепаровской улице была в числе особо почитаемых местных святынь, еврейские женщины молились на ней, просили заступничества золотой Розы перед Г-дом. Еще в двадцатом веке, при поляках оставалась эта могила, совсем близко по историческим меркам. Потом немцы взорвали все кладбище. Ценный камень с надгробий вывезли в Германию. Музей задумали создать стертых с земли народов. Не вышло. Красная Армия помешала…

Исторический материализм, как мрамор с разрушенных могил, не предвосхищает историю, а подводит ее итог. На первый взгляд, ничего не осталось. Но сохранились едва различимые следы тех давних людей в замерших улицах и дворах. Следы, затерявшиеся во времени, как теряется между страницами книги лист растения или письмо, чтобы напомнить о себе спустя годы. Таков был их общий мир — поляков, украинцев, русских, евреев, живущих чуткой обидчивой памятью. Нигде так не видны эти скрепы и трещины, разделяющие соседей по общему дому, — рудери (рудэры — так слышится по украински), как они значатся в старинных описаниях. Осознание дается в изменении от лучшего к худшему, никогда не наоборот. Но пока иллюзии сбраживают реальность и опьяняют идеями, мало кто думает о похмелье.

Осень еще впереди, но заметна усталость позднего лета. Венчает его День Независимости. В центральном кинотеатре — специальный сеанс хроники.

— Вот так вони її цінують — незалежність — Жалуется одинокий зритель. — Добре, що ви підійшли. Теперь з вами п’ятеро. Можно починати.

— Четверо. — Поправляет билетерша. — А той без квитка.

— Ну, то й шо, що без квитка. Він хіба сліпий? Буде ж дивитись.

— Ой, дядьку, ви ходите, ходите, а наче не знаєте. Сеанс, коли не менш п’яти квитків у касі. Того не рахуйте. Мені директор наказав, я його пускаю без квитка. А тут що? Ви, оці двоє (это мы), дівчина. А де ще?

— Так директор того й мав на увазі, щоб був кворум.

— Не знаю, що там за кворум, в касі чотири квитки, а мусить бути п’ять.

— Що ви за жінка. Так і будемо чекати? В Києві зал був повний, а у нас? Ганьба. Це хіба вільни люди? Це — раби.

— Дядьку, ви йдіть та відпочиньте трохи. Раби, не раби. Для чотирьох не буде. Ви хочете, наче політбюро.

Тут появляются сразу три девушки, студентки по виду. Теперь зрителей семеро, а с безбилетником — восемь.

— Ну, той шо? Будемо крутити?

— Будемо, якшо терпець маєте. Йдіть у залу, починаємо. Проходьте, проходьте. О-о… Бачите, тепер йому до туалету треба [8].

Давняя хроника производит впечатление: заснеженый Киев, морозное дыхание толпы, ладная кавалерия, делающая парадный разворот, теперь такое увидишь только в цирке, а там новые полушубки над лошадиными хвостами, все очень всерьез, суетливый проход Грушевского поперек площади — человек на фоне толпы всегда кажется немного безумным.