Игры сердца - Анна Берсенева

– Игры сердца.

– Что?

– Так Таня говорит. Она говорит, что нельзя играть в такие игры.

– Правильно она все понимает, твоя Таня. Но что теперь толку об этом говорить? Ты вырос хороший, – повторил он.

– Откуда ты знаешь? – улыбнулся Иван.

– Для этого не нужно аргументов. Это просто видно. Сразу видно. Знаешь, есть такая история про лысых?

– Не знаю. Какая история?

– Кого следует считать лысым? У кого выпало некоторое количество волос. Какое именно количество? Один волос? Нет, одного мало. Два? Пять? Это количество можно обсуждать до бесконечности. Но нормальный человек и так сразу видит, кто лысый, а кто нет. Ну вот, при одном взгляде на тебя сразу видно, какой ты. Это у тебя от мамы такое свойство. – Отец улыбнулся. – У нее тоже все было написано на лице.

– А она говорит, что я весь в тебя. Жаль, что не весь, конечно.

– Почему не весь?

– Вряд ли у меня такая воля, как у тебя.

– Воля? – с недоумением переспросил отец. – А откуда ты знаешь, какая у тебя воля? У тебя был случай ее проверить?

– Да вроде нет. Ну, бывало, что приходилось собираться. Но это обычная концентрация сил была, ничего особенного.

– Тогда почему ты думаешь, что у тебя недостаточно воли?

– Ну… – Иван подумал о Марине, но вслух сказал: – Я думаю, по человеку сразу видно, есть она у него или нет. Та же история про лысых.

– Не та же, – возразил отец. – Пустая воля – это неприятная вещь, Ваня. Это как мускулы у культуриста. Вроде бы сильный человек перед тобой, но видеть его неприятно. И дело с ним иметь тем более неприятно, потому что ты точно знаешь, что этот человек посвящает свою жизнь собственному телу. А это не может вызывать доверия. Так и с волей: в абстрактном проявлении она своего рода духовный культуризм. Ты хотел бы выглядеть культуристом? – Он улыбнулся и добавил: – Поверь мне, когда это понадобится, воли у тебя хватит. И не на тебя одного. А на меня ты очень похож. Я это вижу.

– Да я и сам вижу. – Иван тоже улыбнулся. – Вихры эти… Ну и вообще. Я не только вижу, а…

– Я рад, что ты это чувствуешь.

Звезды мерцали, казалось, уже не в небе, а прямо у них на головах. Небо входило в этот город, в его улицы как в собственный свой дом. И Иван чувствовал это сейчас так же ясно, как почувствовал неназываемую силу, исходящую от камней Стены Плача, как почувствовал присутствие отца рядом с собою и присутствие в себе того, что составляло самую сущность его отца.

– Капитального ремонта я не выдержу. Придется перебираться к Тане в Тавельцево.

Голос у мамы был сердитый, но сквозь этот основной тон пробивались нотки растерянности. Иван слышал их слишком отчетливо и ожидал, что она скажет дальше.

Но она говорила все то же – что не выдержит капитального ремонта в доме на Краснопрудной, но и жить в деревне не сможет, потому что она человек урбанизированный… О том, что было главным и о чем она – это Иван видел – думала постоянно, мама молчала. Ни слова. Ни намека. Почему, он не понимал.

– В общем, если ты мне не поможешь все сюда перевезти, то никто мне не поможет, – обреченным тоном произнесла мама.

Иван приехал в Тавельцево, чтобы увидеть Олю. Теперь она жила здесь и ездила каждый день в Москву, потому что занятия в Университете Тореза, бывшем инязе, где она преподавала французский язык, уже начались.

И вот он ждал Олю, сидя в большой общей комнате на первом этаже, и то и дело морщился от женской болтовни.

Как-то неожиданно вышло, что в Тавельцеве собрались чуть ли не все члены семьи, и эта дача, которая с первого взгляда показалась Ивану зачарованным царством – один только большой запущенный сад, спускающийся к реке, чего стоил! – теперь была наполнена оживленной трескотней.

Таня рассказывала, как они с Машей, французской сестрой, жили все лето на даче в Кань-сюр-Мер, маленьком городке на Лазурном Берегу, как ездили в соседний Сен-Поль-де-Ванс и сидели в той же харчевне «Золотой голубь», где когда-то сидели Шагал, Утрилло, Сутин, да и все художники Парижской школы, и их с Нелей и Машей отец, доктор Луговской, бывал здесь тоже, хотя художником и не был, но был хорошим знакомым папаши Руо, владельца харчевни, который художников как раз и привечал, и кормил в долг…

Тут же и мама начинала что-то рассказывать про художников. Не про Шагала с Утрилло, конечно, а про кого-то попроще, из своих приятелей.

А потом к разговору подключалась Нинка и спрашивала, позвонить ли ей тете Марии самой, чтобы напроситься к ней в гости, или это сделает Таня, а Таня тут же отвечала, что напрашиваться нет никакой необходимости, потому что Маша и сама приглашает приезжать всю свою московскую родню, и приглашает совершенно искренне…

Разговор жужжал, как множество веретен, и через полчаса присутствия при нем Иван почувствовал, что ему становится дурно. Ни о чем глупом вроде бы не говорили, но говорили вместе с тем так много и так подробно, что мудрено было не устать. Хотя ни Таня, ни мама, ни даже Нинка не устали от этой болтовни, похоже, ни капельки.

Когда Иван наконец услышал, что во двор въезжает Олина машина, то выскочил на улицу так, словно его месяц держали взаперти.

Оля приехала усталая, какая-то осунувшаяся и чем-то явно расстроенная.

– Тебя не пустили в Матросскую Тишину? – спросила Таня, усаживая Олю за оставленный для нее ужин.

– Не пустили. Да и не могли пустить. В первый раз это каким-то чудом получилось, что адвокат меня туда провел.

– Зачем в Матросскую Тишину? – Иван даже опешил. – Что тебе в тюрьме делать?

– Там не тюрьма, а следственный изолятор, – объяснила Оля.

Как будто это в данном случае не все равно! Впрочем, бросив быстрый взгляд на ее печальное лицо, расспрашивать подробнее Иван не стал.

Подробности ему рассказала Таня, когда Оля ушла спать.

– Она влюбилась, Ванька, – сказала Таня.

– Кто? – не понял он.

– Оля, кто же еще.

– Ничего себе!

Известие было в самом деле ошеломляющее. Только что Оля пережила расставание с мужем, только что – Иван своими глазами это видел – была погружена в такое отчаяние, что все боялись за ее здоровье, и отчаяние это было очень даже понятно… И вдруг оказывается, что она влюбилась!

– А Матросская Тишина при чем? – спросил Иван.

– Он сидит в Матросской Тишине. Тот человек, в которого она влюблена.

– Интересно! – Иван даже головой покрутил, словно пытаясь утрясти съехавшие на сторону мозги. – И каким же образом она с ним познакомилась, если он сидит в СИЗО?

– Он ветеринарный врач. Она один раз привозила к нему кошку. Он тогда еще в СИЗО не сидел, – объяснила Таня.