Опосредованно - Алексей Сальников

Это был такой мелковатый мужчина, лет тридцати с лишком, женатый, если верить кольцу. С прямым ртом, прямым крупным носом и прямым, пытливым взглядом. Темная его бородка и усы, тщательно обритые вокруг, образовывали аккуратный овал. Сидел он, наклонившись вперед, уперев локти в колени, сцепив кисти рук, так что складки на брюках и рукавах расстегнутого пиджака были как некие радиальные кривые, вещественно продолжали невидимые линии, начинавшиеся от живота, которого у него, что называется, не было. Конечно, слабая волна узнавания пробежала в памяти Лены, однако мозг смутили татуированные языки пламени, что выглядывали сбоку над воротником его рубашки (этого раньше, разумеется, не имелось) и довольно-таки волосатые руки. Но вот сложились разом такие, буквально втравленные в память детали: большие темные часы на довольно тонком запястье, челка над бровями, до сих пор лежащая так же. Это произошло, когда Лена сделала строгое лицо и готовилась поинтересоваться, чем объяснить такой к ней интерес, не знакомы ли они, а такое могло быть, конечно, поэтому она сначала перебирала в уме бывших выпускников, прежде чем понять, в чем дело. «Стоит на пять секунд отбежать!» – пожаловалась Вика, возникнув за спиной молодого человека и положив руки ему на плечи. Замолчав, она продолжала тяжело дышать через нос, видимо, спешила к месту встречи. «А я специально наблюдаю и ничего не говорю, – сказала Саша, – Обожаю такие моменты. Жду, когда до нее дойдет, а до нее вот только сейчас дошло, ты ничего не упустила, не переживай».

«Славик. Снаружев», – сказала Лена, он скромно закивал, а она, с трудом сдерживая себя, чтобы не закричать от радости, прижала ладони к лицу. Ей приятно было не то, что она его вспомнила, а что он помнил ее до сих пор и решил встретиться. Как-то угадывалось, что не со всеми знакомыми отца он бы встретился с такой готовностью, что тут есть что-то еще, некое чувство, которое, даже утаиваемое Славой, раскрылось у Лены внутри чем-то теплым и светлым. Чуткий к авторитетным тагильским фамилиям (типа, Каро и Диденко), Сергей прервал тихое вокальное волочение плота, сшитого из песен и слов, и не смог не спросить, не сын ли того самого Снаружева, который… «Любопытные у вас знакомства, девочки», – сказал он, получив утвердительный ответ.

Лена бросилась обнимать Вику и Сашу, по Вике даже постучала кулачком, упрекая в ненужной таинственности, Слава смотрел на это, смущенно улыбаясь, затем встал, когда заметил, что Лена повернулась в его сторону, а она обняла его, попробовала даже покачать влево-вправо от избытка чувств, как делала с девочками и Никитой. «Я надеялся, что так будет, и приготовился», – сказал он. «Ой, да ты не картавишь!» – изумилась Лена, словно с последней их встречи прошла неделя. «Ой, девочки, девочки, девочки, ой, спасибо, спасибо, спасибо!» – говорила она истончившимся от нежности голосом, отстраняя Славу, для того чтобы еще раз взглянуть на него, и снова обнять.

«Я похищаю ее у вас, вы не против?» – мягко спросил Слава, поочередно взглянув на Вику и Сашу.

«Ой, да летите уже, голубки!» – махнули на него обе.

Конечно, отыскать его в социальных сетях было вовсе не проблемой, фамилия у Славы была не из самых распространенных, но Лена считала, что вылезет вот такая тетя и начнет вызывать в нем некие воспоминания из детства, отношение к которому неизвестно; может, вовсе не радужно вспоминались ему, она думала, все эти поездки с отцом по Тагилу. Понятно же, что многих людей Слава невольно знал, некоторых забыл, а обстоятельства, через которые они были знакомы друг с другом, не у любого человека могли вызывать ностальгию. Еще она очень боялась, что увидит совсем не то, что покинула когда-то, что Тагил выйдет боком и покажет ей какого-нибудь зэка, пошедшего по стопам отца, наркомана или алкоголика, а она начнет его осуждать, чувствуя при этом свою вину, поэтому она даже из любопытства не то что не пыталась связаться, но и разыскать его не пробовала, чтобы влезть в открытый фотоальбом. Да и все же Тагил она забыла, чего уж там, идея узнать и боязнь узнать, что там творится в чужой семье, не постоянно преследовала ее, а возникала только в виде сразу исчезающей мысли посреди тишины контрольной, когда она листала ленту, поглядывая исподлобья на класс, во время конструирования стишка, или где-нибудь дома, когда кто-нибудь использовал слово «снаружи», да и то не всегда.

«Отчасти все же зацепило меня то, что вы с папой делали, – признался он, пока они ожидали такси на улице, где он торопливо курил, поскольку машина должна была прибыть через две минуты. – Я теперь филолог, гоняю студентов по современной литературе».

«Господи, как хорошо, Славка, что ты такой, – не стала врать Лена. – Больше всего боялась, что тебя в жуткую какую-нибудь сторону повернет, с таким-то детством. И из-за меня тоже».

«Я слышал, вы и в Екб успели побанчить тауматропами? – улыбаясь тлеющему табаку, спросил он. – Папа тогда чуть с ума не сошел от радости, что вы не пропали никуда, хотя бы вот так, через новые тексты с вами свидеться. Сам он не хотел вам жизнь портить. А у меня резистентность к чернилам», – признался он с оттенком гордости, будто в этом была его выстраданная заслуга и, как в детстве, посмотрел на Лену исподлобья, оценивая, как она отреагирует. Лена никак не отреагировала, потому что не могла перестать смотреть на Славу и радостно улыбаться при этом.

«Я слышала, папа умер у тебя, – сказала она, с трудом задавив радость на лице. – В новостях говорили местных».

Кажется, легкая улыбка была постоянным выражением лица Славы, потому что он, все так же улыбаясь, исхитрился изобразить должную скорбь.

«Неоднозначная фигура уральского криминального мира. Так, вроде? – сказал он. – Да. Вот уж несчастный человек».

Такси на двадцать минут прервало их беседу, но зато о наркотиках заговорил сам таксист, охотно травя водительские байки про то, как возил наркоманов по закладкам, как в сорокаградусный мороз парень с девушкой в легких курточках и штанишках выпросили саперную лопатку и чуть не час ковырялись в сугробе при проселочной дороге возле Балакино. «Прямо смотрел на них, и сердце кровью обливалось, какие они были несчастные. Но это нормальные еще попались. Бывало, и кинуть пробовали, но я же на маршрутке работал в девяностые, еще тогда вывозил особо буйных на окраину: учил правильно дверь “Газели” закрывать». В монолог шофера встрял телефонный Владимир, любопытствуя, переменилось ли у Лены настроение и куда она теперь, едет ли обратно. Оба – и таксист, и Слава с пассажирского сиденья – благодушно слушали, как Лена поинтересовалась в ответ, все ли в порядке дома, и точно ли дома все в порядке, а потом ее объяснения, что вот вырос у старого ее друга сын, сам друг умер, а она едет теперь в гости к этому сыну, поговорить, повспоминать. Как только разговор закончился, таксист сказал: «А вот у меня тоже друг был…» – и пошел чесать до самого Уралвагонзавода, так что Лена не успела даже заметить, как они проехали дом Петра Сергеевича, чтобы успеть взглянуть – горит ли у него свет в окне, может, что мелькнет еще. Просто со дня похорон мамы он так ни разу и не позвонил, а на звонки Лены не отвечал.

«Чай, кофе, валерьянки?» – спросил Слава уже у себя дома, в трехэтажной или четырехэтажной сталинке (Лена не успела разглядеть, потому как подъехали прямо к крыльцу и быстро зашли, торопясь взбежали по ступеням, точно таксист мог погнаться за ними, продолжая: «А я вот в сталинке жил, и у меня…»). И когда закрыли за собой дверь квартиры, то рассмеялись. «Жена, конечно, бесилась, когда я всю эту встречу планировал, но все же поняла, что нам нужно тут поговорить, – сказал он, заметно суетясь, – отправил всех к ее родителям. Хотел на папину и мамину дачу вас отвезти, но там сейчас не топлено, да и в целом, может, дорога не чищена. Алкоголь? Нормальной еды? Давайте на кухне посидим, как я тогда у вас дома».